03. точка отсчета

Один из двух авторов этого репортажа — фотограф Юрий Козырев — прошел практически все горячие точки в мире. Но, поработав неделю бок о бок с врачами пермской «скорой помощи», он признался, что такого напряжения не испытывал нигде. Люди, которые здесь пашут, живут на самой настоящей войне, с той лишь разницей, что они на ней спасают, а не убивают. «03» — это не просто срочная медицинская помощь. Это точка отсчета адекватности происходящего. Высота, с которой все видно слишком хорошо, чтобы питать иллюзии

 

Не скоропомощные

— Ало, ну так вы едете или нет? На автозаправку: Трамвайная, 44? Я под кондиционером лежу, мне плохо!

— Плохо — это что?

— Теряю сознание, вот дошел до кондиционера в кафе, мне все хуже и хуже!

— Сколько вам лет?

— Двадцать девять.

— Чем-нибудь болеете?

— Ничем не болею.

— Раньше такое было?

— Первый раз в жизни!

— Сердце болит сейчас?

— Да я щас умру на х…!

Я сижу на втором этаже центральной подстанции пермской «скорой», куда приходят все звонки «03» в городе. Отсюда они распределяются по девяти остальным подстанциям. Я принимаю вызовы, или, как говорят врачи, вызова. Компьютер подсказывает вопросы, которые нужно задать звонящему: сначала адрес, только потом повод плюс его условное обозначение, затем фамилия и кто вызвал. Это просто невозможно себе представить, сколько медицинской помощи требуется людям в среднестатистическом российском городе-миллионнике. В диспетчерской работают шесть человек, они заняты почти непрерывно. Телефон звонит каждую минуту. В сутки выполняется порядка 1200 вызовов, а звонков поступает на треть больше.

ПОВОД 15−Й. ЧЕЛОВЕКУ ПЛОХО (ПРИЧИНА НЕИЗВЕСТНА). УМИРАЕТ.

— Ну вот, ключевое слово прозвучало — значит, к нему поедет реанимация, — со вздохом объясняет диспетчер. Она уже слышала все на свете, ее много раз посылали «на х…», требовали срочно приехать «вот сюда», просили «доставить машинку». Она не верит, что молодой здоровый мужчина «щас умрет» под кондиционером, но не имеет права нарушить инструкцию.

После нескольких суток на «скорой» я чувствую обязанность напрямую передать читателям обращение сотрудников службы «03»: «Дорогие читатели! Не вызывайте “скорую” по пустякам! 03 — это номер для экстренных случаев. К ним не относятся простуда, мозоль от новых туфель, понос, депрессия. И от похмелья много других средств! Пока квалифицированные люди с медицинским образованием будут лечить ваш насморк, они могут не успеть к тому, кто действительно умирает».

Подавляющее большинство вызовов «03» — не скоропомощные. Как ни странно, это именно наша, российская спе­цифика. В миллионной Перми 88 бригад — и они всегда в работе. Для сравнения: в Гамбурге всего 18 бригад на 700 тысяч населения. В России «скорую» вызывают, чтобы дать ребенку жаропонижающее, измерить давление, перевязать порезанный палец. В итоге врачи спят по три часа в сутки, диспетчерская разрывается от звонков, а толку в общем-то мало: почти все силы уходят на рутинные недомогания. Это можно понять: система поликлинической помощи почти развалилась, поэтому все функции первичного приема, а нередко и терапии ложатся на «скорую». Она приезжает быстро, лечит бесплатно, вколет лекарство, даст рекомендации — и даже паспорт не попросит.

Понятно, что только таким способом лечатся все, у кого нет страхового полиса, — «скорая» ведь финансируется из бюджета. Мало кто задумывается о том, что каждый выезд бригады стоит порядка пяти тысяч рублей. Хотя в большинстве случаев можно было бы обойтись короткой консультацией по телефону. Врачей это очень обижает — все-таки они профессиональные люди, специально обученные спасать жизнь: «Ввели бы штраф за ложный вызов — уж мы бы на эти деньги…»

Очень часто «скорую» вызывают те, кому некуда больше позвонить, — беспомощные люди, выброшенные из социальной жизни, привыкшие во всем рассчитывать на государство.

— Вот заснуть никак не могу. Сын до двенадцати ночи телевизор смотрел. Я ему говорила: выключай, спать пора. А он все смотрит. И вот уже два часа ворочаюсь, давление, наверно, поднялось… Приедете?

Архив вызовов за любые сутки — это потрясающей силы документ человеческого одиночества: смешные или трагичные, трогательные или абсурдные сигналы отчаяния и неблагополучия…

— ИСПУГАЛА СОБАКА. УПАЛ.

— МУЖ КРИЧИТ НА ЖЕНУ, ЖЕНА ХОЧЕТ СДАТЬ ЕГО В БОЛЬНИЦУ.

— ДОМАШНИЕ РОДЫ. РЕБЕНОК ВЫБРОШЕН В МУСОРОПРОВОД.

Парализованный мужчина упал с дивана, жена не может его поднять — звонит 03. Бабушка должна пройти плановое обследование в больнице, но отвезти ее некому — вызывает «скорую». Одинокие пенсионерки нередко вызывают врача просто так: «Душа болит». Одна старушка из Мотовилихи несколько сотен раз вызывала «скорую» — ей все казалось, что она задыхается. А ей просто однажды дали кислородную маску, ей понравилось, и она стала звонить каждый день: «Ой, не могу, задыхаюсь!» Наконец как-то фельдшер ей говорит: «Бабуля, а у тебя кастрюля есть? Давай-ка я тебе кислорода туда напущу, плотно крышкой закрою, а ты, если что, крышку приподнимай и дыши». — «И на сколько мне этого хватит?» — «На месяц», — сдуру ляпнул фельдшер. Ровно месяц от нее не было ни слуху ни духу. А потом опять звонок: «Ой, не могу, задыхаюсь!» Пришлось приезжать, еще на месяц «напускать кислороду». В следующий раз фельдшер сказал: «Знаешь, бабуля, недавно изобрели новый способ добывать кислород из воздуха. Ты, когда у тебя он кончится, выходи на балкон с этой кастрюлей и совершай равномерные круговые движения. Сделаешь тридцать три оборота — и будет тебе кислород».

Больше бабушка не звонила.

Сдал и забыл

Мы никуда не торопимся. Мигалки включаем редко: все равно не пропускают, а попадешь в аварию — тогда наверняка застрянешь. Лучше просто объезжать пробки, и хорошие водители это умеют. Понятно, что на клиническую смерть мы поедем быстро, но это бывает не часто.

Как ни странно, почти все сотрудники «скорой» любят свою работу. Они попали сюда не случайно, а потому, что именно этого и хотели. «Сбылась мечта идиота», — сказал мне один молодой фельдшер. Вообще это, конечно, молодежная профессия, хотя в ней остаются до старости. На «скорой» работают романтики, сталкеры, аквалангисты. Они погружаются в опасные экзистенциальные глубины и нигде не остаются надолго, не успевают их осмыслить, не успевают даже расстроиться или обрадоваться. Как студент после экзамена — сдал и забыл.

На траве возле железнодорожных путей лежит десятилетний мальчик. Они с другом прыгали по цистернам — с вагона на вагон товарного поезда, его притянуло головой к электрическим проводам. Первая в жизни серьезная травма, первое предательство — друг вызвал «скорую» и убежал. «Вместе с моей футболкой?» — в ужасе спрашивает мальчишка. Да нет, вот твоя футболка, держи…

Кома. 80−летнюю бабушку, больную раком, нашли на балконе бездыханной. Девятый этаж, убогая советская квартирка, тюлевые занавески, за окном — индустриальный пейзаж до горизонта. Грусть и убожество во всем. Бабушке сделали искусственную вентиляцию легких, поставили капельницу, но это в буквальном смысле мертвому припарки. Из взрослых дома только внучка. Врач объясняет ей, что в этом возрасте, да еще при онкозаболевании, реанимация — это не про­дление жизни, а продление смерти. Принимать решение о госпитализации или отказе от нее могут только ближайшие родственники. Поскольку до сына не дозвонились, по умолчанию везем в больницу. Завтра-послезавтра она умрет.

Суицид. Очень красивый юноша, лицо как на византийских иконах. Уже не первая попытка. Причина — вроде бы неприятности в бизнесе, подставили. Порезал вены бритвой «Спутник», четыре часа пролежал в овраге, понял, что умереть не удалось, позвонил другу, тот вызвал «скорую». Вкачали ему полтора литра физраствора, давление нормализовалось — вот и весь суицид. «Ничего, я уже придумал другой способ, в следующий раз получится». В больнице врачи берут у него анализы. Парень морщится: «Терпеть не могу, когда берут кровь из пальца…»

Автобусная остановка, прилично одетый клерк обнимает девушку в очках, пытается ее утешить, тут же бегает маленький ребенок. Много народу, хаос, неразбериха. Фельдшер пытается взять ребенка на руки, тот рвется к матери, не дает делать осмотр. У девушки по лицу течет косметика. «Он меня ногой в живот ударил и вышел! Я, кажется, опять беременна…» — «Подождите, девушка, давайте разберемся! С чего вы решили, что беременны? А он — это кто? Ваш муж?» — «Да я вообще не думала, что могу быть от него беременна, но эта боль, так похоже… Он урод, шестнадцать лет в тюрьме сидел». — «Как вас зовут? Где вы работаете?» — «Майя, я в декрете уже два года, завод ничего не платит, живем на пособие, мы с матерью вдвоем, а у бабушки рак, ребенок чувствует злобу вокруг, до сих пор не говорит. Не бойся, милый, все хорошо, малыш, только вот папа у тебя подонок…» — «Тот человек в костюме — это и есть ваш муж?» — «Да нет, просто в троллейбусе ехал, “скорую”вызвал».

Речной вокзал. Четыре подруги, юристы, поехали на девичник, одна из них на теплоходе подвернула ногу, «скорая» едет прямо к причалу, фельдшеры очень эффектно забирают даму и ведут в машину — на закате, под музыку, крики толпы, пьяный смех и улюлюканье. «А можно со мной три подружки поедут?» — «Садитесь, жалко, что ли». Всю дорогу девицы ржут и визжат от восторга: никогда еще у них не было такого экзотического праздника. «Да, дорогой, ты знаешь, я еду в больницу! В больницу! Купи еще коньяку, я скоро буду!» Позитив…

Старику стало плохо в автобусе, водитель вызвал «скорую». «Что болит, дедуля?» — «Я ветеран войны». — «Это мы поняли, а что болит-то у тебя?» — «Убейте меня! Я ветеран войны!» Мы не будем тебя убивать, дедушка, мы тебя спасать будем! Пьяненький. Конечно, пожилой человек, у него наверняка и гипертония, и ишемическая болезнь сердца, ну а раз ни­чего не говорит — везем в терапию. «Ой, девочки, дайте я вас поцелую…» — «Не надо нас целовать, скажи лучше, что болит?» — «Убейте меня…»

Сейчас лето, сезон утопленников. Парень бросился спасать девушку, сильно повредил ногу, замерз, дрожит. На пляже надрывается попса. Спасенная девушка уже благополучно жует шашлыки. Вокруг нас вертится какой-то пьяный дурак: «Это мой друг, он герой, куда вы его ведете, что вы с ним делаете?» Стучит в стекло, глаза красные, безумные, хочет залезть в машину.

Бомжи, очень много бомжей. Если в карточке напи­сано: «Человеку плохо, причина неизвестна, возраст 55 лет, улица», значит, наверняка прохожие увидели бомжа, но заниматься им не хотят. Ну подойди ты, хоть ткни его, раз ты такой сознательный. Может, просто пьяный валяется, а может — приступ эпилепсии или инфаркт. Одной бомжихе по имени Федора прохожие чуть ли не каждый день вызывают «скорую». В карточке так и пишут: «Диагноз — Федора».

Медицинская коммуна

Наша подстанция — это десяток бригад, из них три реанимационные, две детские, остальные линейные. В бригаде обычно врач и два фельдшера, иногда один. Состав скользящий: фельдшер может сегодня работать с одним врачом, завтра с другим, поэтому все на подстанции друг друга знают. Есть несколько «жилых» комнат: в каждой несколько кушеток, на которых сотрудники спят и днем, и ночью. Атмосфера солдатского братства, никакой конкуренции, никакой разницы полов и возрастов — все понимают друг друга без слов, едят из одной миски, могут спать вповалку. Такая почти студенческая коммуна-общага. Много раз мы видели сотрудников, зашедших на станцию в свободный от дежурства день. Просто так — покурить, поболтать, в туалет сходить. Сдав смену, еще два часа сидят в курилке. И это притом что большинство врачей и фельдшеров — совместители: сутки на одной подстанции, сутки на другой, потом могут быть еще сутки и еще — и только потом выходной. Ставка «сутки через трое» — 15 тысяч. Отсюда афоризм, многократно нам процитированный: «На одной ставке есть нечего, на двух — некогда».

Раз десять по всей подстанции по селектору разносится вызов: «Одиннадцатая бригада, доктор Бусыгина…» Женщины на работе почти всегда без косметики: слишком много раз за смену приходится засыпать и просыпаться. Опытные сотрудники умеют спать и слышать номер бригады, причем только своей, — как только он прозвучит, они резко встают и на автомате идут в диспетчерскую. Бригада едет работать, потом сообщает по рации результат и получает указания, куда ехать дальше: на следующий вызов или домой, то есть на станцию, которой, кстати, скоро будет сто лет — после Москвы и Питера это старейшая точка «03» в России.

Мы сразу стали присматриваться к реанимационным бригадам: все-таки у них работа поинтереснее, чем спасать от насморка. Поэтому с реаниматологами у нас установился какой-то человеческий контакт, и, хотя на станции мы познакомились со множеством прекрасных людей, рассказывать я буду преимущественно про реанимацию.

Это элита «скорой помощи». Разумеется, им тоже приходится много заниматься ерундой: реанимационные бригады ездят на все вызовы с поводом «без сознания». Настоящая же реанимация — это клиническая смерть и массаж сердца, как в кино. Иногда люди специально врут по телефону, что больной без сознания, поскольку рассчитывают, что в этом случае к ним приедут самые крутые специалисты. Отсюда шутка: «ПОВОД — БЕЗ СОЗНАНИЯ, ВЫЗВАЛ — САМ».

Илья Андрей

Лена Кузьмина — прекрасная стройная блондинка с тонкими, слегка азиатскими чертами лица. Выглядит как школьница, притом что ее стаж реаниматолога — 9 лет. Как многие женщины на «скорой», она одна воспитывает ребенка. «Я посчитала: мне уже через шесть лет на пенсию, у нас же год за полтора идет», — смеется Лена. И это реально смешно. Ясно, что никуда она через шесть лет не уйдет. Лена на «скорой» с детства, а то и раньше: ее мать работает здесь же, фельд­шером, с 1974 года. В пять лет Лена видела окровавленные кишки. С тех пор ее уже ничем не прошибешь.

С Леной мы держали психа. Было это так. Неподалеку от станции случилось мелкое ДТП, задели человека, но несильно. Сначала поехала линейная бригада, повод — ушиб. Потом звонят — вроде у него уже кома. Приезжаем, видим: молодой человек сидит на траве без движения. Кладем на носилки, грузим в машину. И тут он очнулся и заорал в три раза громче нашей сирены: «Ай, отпустите, больно!» Ничего добиться невозможно, у парня истерика. Он цел и невредим, но явно не в себе: вырывается, дерется, дергается. Он помнит только три слова: «Илья», «отпустите» и «больно». И еще одно матерное. Сила в нем просто нечеловеческая. Бригада «скорой помощи» вместе с бригадой «Русского репортера» навалились, привязали к носилкам, фельдшер лупит его по щекам, чтобы привести в чувство, парень на какое-то время успокаивается, потом опять кричит: «Илья! Илья! Отпустите!»

Лена реагирует на все с юмором, но без жестокости. Одной рукой защищается, другой пытается дотянуться до ящика с препаратами.

— Не знаю, стоит ли фотографировать. Это называется медицинская фиксация. Вот тут подержите, пожалуйста! Странно, по одним признакам это мужская истерика, по другим — психоз. И алкоголем от него не пахнет. Илья, а ты пил что-то? Наркотики принимал? Таблетки ел?

— Ты чё гонишь? — неожиданно отзывается Илья. И опять уходит в бессознанку.

«Илья! Илья!» В конце концов Лена с трудом вколола ему успокоительное и позвонила психиат­рической бригаде. Те сказали везти в участок, потому что по правилам они уличные вызовы не принимают. То ли седуксен подействовал, то ли появление милиции, но парень вдруг пришел в себя, спокойно встал и ошарашенно уставился на окружающих.

— Что ты пил?

— Водку.

— Где?

— В баре. А как я здесь оказался?

— Какая у тебя фамилия, Илья?

— Почему Илья? Андрей… Андрей Ильич.

Крысы и гоблины

Фельдшер Яша — звезда центральной подстанции, клоун и балагур. Ему 25 лет, он очень живой, веселый, знает бесконечное количество баек, артистично их рассказывает, громко и заразительно смеется.

— «…И давно вы пидор?» — спрашивает. А я ему говорю: «Да вот уж полтора года как пидор. Как на “скорую” пошел, только и слышу “пидор” да “пидор”»…

По совместительству Яша работает в службе спасения, лазит по пещерам и еще занимается экстремальным спортом. Едва познакомившись с нами, стал с мальчишеским любопытством расспрашивать фотографа Козырева про его военный опыт: «А в Косово был? А в Ираке? А в Афганистане? А в Судане? И как там?» И Козырев почти без лукавства отвечал, что на «скорой» бывает и похуже.

Фельдшер на «скорой» мало чем отличается от врача, он получает такие же деньги, выполняет почти ту же ра­боту, хотя у него только четыре курса медучилища. В этой профессии все измеряется стажем: опытный фельдшер знает и умеет больше, чем начинающий врач. От фельд­шера, в отличие от врача, не требуется науч­ного осмысления происходящего с больным — только навык и хорошая реакция.

Яша спас меня от гоблина. Было это так. Приехали на вызов «КРЫСЫ ПОКУСАЛИ — БЕЗ СОЗНАНИЯ». Деревянный барак, каких даже в Перми осталось немного, чудовищный бомжатник, мать и сын — алкоголики.

— Крыски-то у меня домашние, декоративные. Хомячки, — дружелюбно шепелявит мамаша, улыбаясь беззубым ртом. — Он их побил, а они его за палец цап!

— Вася, зачем ты бьешь крыс? — строго говорит доктор. — Твоя мама нас специально вызвала, чтобы мы тебя воспитали. Не бей крыс!

Мамаша тем временем смущенно, но с некоторой гор­достью демонстрирует нам огромные синяки на руках: «Меня-то он тоже поколачивает…» Вася мрачно подписывает в карте вызова: «В мед. помомомоши ни ни нуждаюсь». Лицо у него неприятное и очень злое. Таких Яша называет гоблинами. Вдруг Вася замечает нас с камерой.

— Так, а это еще кто? Ты зачем фотографируешь?

— Для стенгазеты, — мгновенно реагирует Яша.

— Ну-ка пойди сюда, — гоблин приподнимается…

— Так, все нормально, понял? Иди и спи. Будешь выпендриваться — в больницу заберем.

Яша говорит это таким тоном, что Вася сразу замолкает.

— Это Любка, наш постоянный клиент, — объясняет Яша. — Каждый день вызывает «скорую». Не себе, а сыну. Любит нас просто. Она ничего, не злая. Очень переживает за своих крыс, апельсинами их кормит. А вот сын у нее — гоблин.

— Яша, как ты думаешь, это только здесь, в Перми, так?

— Да нет, бывает и хуже. Я вот недавно был в Челябинске, он — как это сказать? — брутальный, вот! А Пермь — культурный город…

Констатация

С врачом Брызгаловым мы почему-то несколько раз попадали на слезы: плакала и несчастная беременная Майя, и девочки-шумахеры, которые недавно получили права и врезались в троллейбус — не поранились, но испугались. Брызгалов, взрослый мужик, тринадцать лет в реанимации, каждый раз как-то очень по-человечески, по-мужски смущался, но не терял контроль над ситуацией.

Ночь. На земле за гаражами лежит двадцатилетняя девушка. Рядом валяется ее сумка, какой-то мусор. Вокруг в некоторой растерянности стоят сотрудники милиции. Они вызвали «скорую», чтобы убедиться, что нашли труп. Брызгалов светит девушке в глаза фонариком: «Ну, тут уже все». Фельдшер пишет в карточке: «Смерть до прибытия». В качестве доказательства Брызгалов показывает на характерные пятна, которыми покрывается тело. Мне в темноте их не видно, я вижу только очень красивую девушку, безумно красивую, но почему-то мертвую.

А в отделении милиции через дорогу сидит ее подруга: то ли по стечению обстоятельств, то ли по глупости девушки решили уколоться в двух шагах от участка. Менты просят нас зайти с ними — может, на всякий случай и подругу посмотрите?

Подруга — типичная наркоманка, очень худая, под кайфом.

— Мы с ней как из больницы вышли, вместе вставились. Потом смотрю, вроде ей нехорошо стало, я пошла куда-то, говорю: вызовите «скорую», подруге плохо. А дальше ничего не помню.

— То есть вы не видели, как она умерла?

— Так она умерла?

Девушка закрывает лицо руками. Все молчат.

— Ну что, Анна, будем антидот колоть, кайф ломать?

— Не будем…

По словам сотрудников «скорой», количество наркоманов в последние годы возросло невероятно. Их, как ни странно, гораздо больше, чем в девяностые. Бывает, что врачам приходится в срочном порядке реанимировать целые притоны: одни наркоманы встают и помогают откачивать других.

— Которые наркоманы со стажем, в системе, они, как правило, более-менее адекватные, — рассказывает фельдшер Наташа. — Приезжаешь — никаких заморочек: «Извините, ребята, не рассчитали». Чисто, открыто общаются, называют свои вичовые номера. А некоторые ничем не гнушаются: один в передозе, а другой тут же при тебе выворачивает его карманы. Очухался — а где деньги, где телефон? А потом начинается: «А, это “скорая” меня обокрала!» Сейчас же модно кидать камень в медицину. Не обосрал доктора — день даром прошел. А у них ничего святого, им же на следующую дозу надо.

Впрочем, надо сказать, наркотики — далеко не главная причина срочных вызовов. Главная — алкоголь.

Суббота — воскресенье

Статистика серьезных вызовов прямо пропорциональна количеству свободного времени на душу населения. «В понедельник они опохмеляются, во вторник отдыхают, в среду опять бухают, а уж в пятницу… Я стараюсь никогда не брать пятницу, — говорит фельдшер Наташа. — А вот был у нас недавно День города — жалко, вас не было: реанимация на базу вообще не попадала, все с одного вызова на другой».

Для врача все люди одинаковые: руки-ноги, почки-печень. Почему же, если смотреть на общество глазами «03», получается такая уродливая картина?

Медицина не может и не должна лечить социальные язвы. В «скорую» звонит немало безответственных людей, неспособных самостоятельно вытащить себя из чудовищного положения. Но главный диагноз — вот он: тем, кто набирает 03, действительно нужна помощь, но не обязательно медицинская. Просто «скорая» работает за всех. Правильнее было бы назвать ее «крайняя помощь». Все своевременно не решенные обществом проблемы сваливаются сюда, на пульт дежурного.

Да, на подстанции теперь есть хорошие компьютеры, старые «буханки» недавно заменили новыми фиатами. Но при этом сама наша скоропомощная система похожа на старую советскую машину — хорошую, надежную, но созданную для других целей и в другой стране. Она тарахтит из последних сил, работает на пределе и пока чудом справляется, безропотно взваливая на себя чужую невыполнимую миссию.

С Наташей, Наташей и Светланой Михайловной мы провели сутки с субботы на воскресенье. Наташа-врач — заведующая подстанцией, в недежурные дни она ходит по комнатам с бумажками и умоляет сотрудников посетить какой-нибудь концерт, фуршет или церемонию награждения. Все отказываются. Во время дежурства Наташа оказалась очень тонким человеком. Меня поразило, как она умеет мгновенно переключаться с одной ситуации на другую, в каждом случае совершенно естественно находя нужную интонацию. С бомжами она ругалась матом, с девочкой-диабетиком говорила тихо и ласково, с ментами шутила, где-то понимала, что говорить вообще не стоит. Изобразить и подделать это невозможно — она правда так живет.

Наташа-фельдшер — очень бойкая низенькая тетка, все время шутит и поддерживает боевой дух. Она родом из Душанбе, уехала в Россию перед войной, до недавнего времени работала в реанимации военного госпиталя, последние несколько лет — на «скорой»: «отдых в экстремальных усло­виях». Наташа очень дотошная, перфекционистка. Подбирая бомжа, который «отказывается от госпитализации», она обязательно поинтересуется, есть ли у него еще какие-то болячки кроме алкоголизма, и постарается хоть их полечить. «Ничего, лучше пьянь по подъездам подбирать, чем с детьми работать. С детьми — это такая нервотрепка! Трясешься за них, плачешь, а если умрет, не дай бог, — это как пережить? Нет, увольте, лучше я буду мешки говна таскать, ей-богу».

Светлана Михайловна — наверное, самый опытный человек на этой подстанции. Она пенсионерка, у нее пять внуков. Пять! Все вместе с дочерью живут в одной квартире на ее фельд­шерские доходы. Бабушка работает сутки через сутки: на од­ной подстанции, потом на другой. Как она это выдерживает, не понимаю: на двадцатом часу работы в таком рваном ритме у меня, например, наступает состояние полнейшей шизы, невозможно ни спать, ни есть, вздрагиваешь от любого звука и уже не способен ни на чем сконцентрироваться. Нужно быть очень сильным и внутренне здоровым, чтобы так жить.

С этой бригадой пришлось спасать человека от смерти. Наконец-то! Мы так долго ждали настоящего скоропомощного случая! В его поисках нам помогала вся подстанция: «Это аритмия, неинтересно… Эх, ножевое пропустили! А на бомжа не хотите?» Мы уже заразились профессиональным цинизмом и совсем перестали принимать близко к сердцу ежедневные трагедии — постепенно становилось понятно, что среди всех этих ужасов спасают только здравый смысл, азарт и чувство юмора. Но эта история вернула меня в реальность. Ночью в перерыве между выездами я не могла заснуть, сидела на втором этаже в диспетчерской, принимала звонки. Как всегда, была в основном ерунда. Долго препиралась с мамашей, которая возмущалась, что «машинка» не приехала к ней в течение десяти минут: у ребенка рвота. Я пыталась ей объяснить, что это не страшно, что к ней поедет первая же свободная детская бригада. Но она не хотела слушать, ее интересовало только одно: куда писать жалобу.

Потом позвонил молодой мужской голос, сильно встревоженный. Он почти кричал: «Передоз, приезжайте скорее! Я звоню с чужого телефона, встречу на улице! Мы не можем его откачать!»

Мы с Наташей, Наташей и пятикратной бабушкой Светланой Михайловной поехали спасать наркомана. Мне передалось волнение того парня, я уже чувствовала какую-тоответственность: все казалось, что мы медленно собираемся, медленно едем… Почему не включаем мигалки? Зачем водитель слушает музыку — там же человек умирает?! А вдруг будет как с той девушкой?

Суть передоза, как мне объяснили, в том, что человеку становится так хорошо, что он забывает дышать и впадает в кому. Чтобы это прекратить, нужно вколоть вещество, блокирующее воздействие героина на мозг. Дальше организм, как правило, справляется сам.

Приезжаем в серую обшарпанную общагу, нас встречает скользкий тип в очках, сразу делает вид, что он тут ни при чем, изображает случайного прохожего: «Да я вообще не знаю, что с ним случилось». А только что по телефону знал! Мы перебудили весь дом, на лестницу выходят возмущенные тетки в халатах. Поднимаемся на четвертый этаж под злобные крики, обращенные не то к наркоманам, не то к нам: «Шляются тут всякие по ночам! Уроды! Тут же дети спят! Да, конечно, он там давно сдох, так и надо им всем, подонкам…»

А вот и сам наркоша. Лежит прямо на ступеньках большой одутловатый мужчина, уже синеющий, в чистых джинсах и белых кроссовках. У наркоманов мозг приучен к гипоксии, они часто западают. Могут валяться в коме больше десяти минут. Наташа-врач долго ищет подходящую вену, но все они давно истрачены на наркотики. Колет под язык — сначала один препарат, нейтрализующий опиоиды, потом другой, возбуждающий дыхание. Так он еще и водку пил? Это-то зачем? Еще какие-то манипуляции — и раздается несколько хрипов, потом он поднимает голову, садится, начинает чесаться: это характерная реакция. Такое вот будничное чудо науки: взял и воскрес. Я в эйфории: мы спасли человека! А у него самого никакой эйфории нет — его, можно сказать, изгнали из рая.

— Ну что, Костя, в больницу поедешь?

— А на Орджоникидзе не подбросите?

— А ты у нас шашечки на машине видел? Это что, такси? — взрывается Наташа-фельдшер.

Я тоже слегка обалдела: человеку только что спасли жизнь, а он даже спасибо не сказал.

— Денис, у тебя деньги есть? — обращается наркоман к «случайному прохожему». — Пошли с тобой шампанского выпьем…

— Дайте мне калаш — убила бы их всех! Сволочи! Дрянь! Куда смотрит милиция? Да лучше бы ты сдох тут, козел! Убирайтесь отсюда к чертовой матери! — доносится с нижнего этажа.

Мы с покачивающимся Костей спускаемся вниз по лестнице. В тусклом свете лампочки, мимо заспанных озлоб­ленных лиц, под базарную брань — в темноту, в зону одиночества, в культурный город.

Юлия Вишневецкая, корреспондент отдела «Репортаж» журнала «Русский репортер»

---