Новый рассказ Олега Врайтова.



POST FACTUM

Ирина тяжело вздохнула, последний раз критически осмотрела результат в зеркало и отложила пудреницу. Красота, глаз не отвести. Длинные ресницы, подчеркнутые грамотно подобранной тушью, удачно зеленые от рождения глаза, румяные щечки, украшенные скромными ямочками, красивая гордая линия губ, с чуть вздернутыми в приятной полуулыбке уголками. Не женщина – сказка.
Легкими движениями поправив прическу, Ира отвернулась от зеркала. Работа не ждет, а этот маскарад, хоть и является непременным атрибутом рабочего имиджа, самой работы не заменит. Работа, работа, работа… Оно критически обвела взглядом просторную комнату, широкий, как футбольное поле, офисный стол, сверкающую никелем и белеющую пластиком мини-АТС, радующий взор видом голубоводного атолла монитор компьютера, стильную сенсорную клавиатуру. Секретарша…
«Нет, секретарь», - тут же поправила она себя. Так звучит гораздо солиднее, и не наводит на мысль об образе длинноногой узколобой шлюхи, умеющей по совместительству ставить штампы входящих-исходящих и печатать на машинке. Даже своих домашних  Ирина отучила от этого неприятного слуху слова. Впрочем, домашние были уже вполне дрессированы – в свое время она точно также отучала их от «врачихи», «обезбаливающего», «острохондроза» и особо ненавистного «поставить укол», поэтому сложностей с новым термином не возникло.
Красивый кабинет… нет, не кабинет, конечно, приемная – но по размерам эта приемная вполне смело могла конкурировать с ее прежней квартирой. Более того, скромной комнатке в «хрущобе», насквозь пропахшей клопиной вонью, неистребимыми ароматами кухни и канализации, и в самом радужном сне не мог присниться царящий здесь комфорт – кремовые вертикальные жалюзи на окнах, живые цветы на специально отведенных полочках, «европеоидные» выключатели на уровне средней трети бедра, мягкий ковролин на полу, три шикарных кресла, в которых так и хотелось забраться с ногами.
Ира уселась на черное офисное кресло на колесиках, мягко спружинившее и бесшумно приспособившееся к ее пятидесяти двум килограммам. Прошлое кресло имело неосторожность слегка поскрипывать – Иван Филиппович, услышав, категорично распорядился заменить. Заменили на следующий же день. Слабые ее возражения, что и нынешнее  ее вполне устраивает, он даже не захотел выслушивать.
Прошло уже полтора года, как Ирина Васнецова уволилась со «Скорой помощи» и устроилась работать секретарем в ООО «Монблан». Шаг этот для нее был самым тяжелым, даже развод с бывшим мужем трехлетней давности не оставил в душе такого чувства опустошения и беспомощности. Она никак не могла отделаться от ощущения, что с княжьего престола сверзилась прямиком в грязную лужу – не могла, и все.
- Ты дура, Ирка? – воскликнула подруга Лиля, с которой она поделилась наболевшим как-то вечером, в кафе, за рюмкой коньяка. – Ты соображаешь, что говоришь вообще? С какого престола ты там упала? Это «Скорая» - престол? Эта клоака? Это болото гнилое? Кем ты там была?
- Фельдшером, - тихо ответила тогда Ира.
- Фееееельдшером, - презрительно протянула Лиля. – И что, сильно это твоей жизни помогло? Дом построила, здоровья вагон заимела, славой и почетом обзавелась, счет в швейцарском банке открыла? А?
Ответить тогда ей было нечего. Может, виноват был коньяк, который на момент этого разговора уже приканчивали подруги, а может – бесспорная правота Лильки. Фельдшером Ира отработала десять лет, от звонка до звонка – и, тут въедливая подруга была безусловно права, - ни по одному пункту перечисленных материальных и духовных благ ответить утвердительно не могла. Какое там… частые обещания начальства в отношении служебного жилья так и остались обещаниями; ночные дежурства в холодных машинах наградили хроническим пиелонефритом и прочими –итами в той области, которую женщине особенно надо беречь; зарплата с каждым годом становилась все меньше, в рамках бесконечных экспериментов власть имущих чиновников с финансированием здравоохранения; а что же до славы и почета – ославили, было дело, на передовице в газете, с указанием фамилии и чуть ли не домашнего адреса. Иру трясло не одну неделю, когда она вспоминала тот вызов, пьяного выродка, швыряющего в нее стул, дикий крик «Я тебя найду, тварь!»…. Все верно, кроме неприятностей, нищеты, бесправия и безвозвратно утраченного здоровья, ничего ей не дала «Скорая». Ничего… кроме чувства собственного достоинства, кроме гордости, которая, сквозь толстый налет горечи разочарования, все же имела место быть – складываясь из сочетания чувства собственной нужности, профессиональности, востребованности, незаменимости. Именно этому чувству и пришлось наступить на горло, когда перед фельдшером Васнецовой встал выбор – или и дальше прозябать в нищете и каторжных условиях, или менять место работы.
Впрочем, даже тогда она не хотела уходить. Жалко было трех лет учебы, практики, категории, красного диплома, которым она так гордилась, собственной квалификации. Ушла она не сама.
С приходом нового главного врача жизнь на станции «Скорой помощи» стала неуловимо меняться к худшему. Сначала куда-то подевались все надбавки и проценты, наличие которых хоть как-то скрадывало нищенские медицинские оклады и удерживало персонал от немедленного бегства; потом тихонько испарились все доплаты за стаж и категорию, что было равносильно ножу в сердце для фельдшера – вместо процентов за выслугу лет, составлявших половину зарплатной суммы, Ира теперь фиксировано получала жалкие пятьсот рублей к окладу. И все. Мягко говоря, это было не просто мало, это было ничего. Терпела она и это, как терпели это десятки ее коллег – все в напрасном ожидании того чудного мига, когда новый главный все же нахапается и отдаст концы от несварения, с вечной верой в доброго царя и справедливого главного врача, который с неба спустится и разом наведет порядок, если уж не во всей медицине, то хоть на данной подстанции.
Но снижение зарплаты при растущих ценах оказалось далеко не концом бурной деятельности главного. Он увлеченно занялся кадровой политикой, и на место много лет работающей старшего фельдшера Елены Владимировны, пользующейся у персонала уважением и непререкаемым авторитетом, поставил другую – мадам Костенко Анну Петровну, работающую не так давно, но уже успевшую прославиться двумя вещами: своей гипертрофированной угодливостью и столь же немалой рассеянностью. Для  среднего медперсонала наступили черные дни. График, некогда стабильный и удобный, превратился в бумажный бардак, где были перепутаны смены, фамилии, машины и даже часы – Костенко, оправдывая второй пункт своей репутации, добросовестно забывала табелировать отработанное время персоналу. На новом месте она освоилась достаточно быстро – и график приобрел желанную оформленность у тех, кто, чего греха таить, стали таскать пухлые пакеты с «уважением» в кабинет с табличкой «Старший фельдшер». Впрочем, даже это не было стопроцентной гарантией, потому что рассеянность Костенко не лечилась и мздой. Однако, пообещав и не сделав, она вполне успешно разыгрывала из себя глухую, когда обманутый фельдшер или медсестра приходили выяснять причины несоблюдения условий договора. Тем не менее, довольно быстро выделилась категория «блатных», которые носили ей подарки постоянно и имели привилегированный статус по сравнению со всеми другими.
С этого и началась история Ириного увольнения. До прихода Костенко Васнецова спокойно работала на 9-й бригаде с одним и тем же врачом, сутки через двое, и искренне наивно считала, что так будет всегда. Ах, какой чудный мужчина был Александр Сергеевич! Мечта, а не врач! Высокий, плечистый, начитанный, грамотный, всегда уверенный в себе – с таким не страшно даже на «огнестреле», даже на ДТП с двумя и более пострадавшими, даже среди пьяной гопоты, размахивающей оттопыренными пальцами и колюще-режущими предметами с требованием немедля «откачать братана». В общении – так вообще прелесть, ни одного грубого или укоряющего слова при пациентах, все корректно, плавно, с юмором. В общем-то, только это и держало Ирочку на «Скорой помощи», когда зарплаты стало хватать лишь на оплату жилья. И она очень сильно удивилась, когда внезапно, придя на очередную смену, обнаружила себя на другой – педиатрической - бригаде, а с ее Воронцовым красовалась фамилия молодой девчонки, полгода как работавшей после окончания училища и досель мелькавшей только именно на педиатрии. Замена была, мягко говоря, дикой: детские бригады, по сути, выполняли консультативно-транспортные функции, ургентных больных там – один в год, вся функция фельдшера сводится к переносу сумки и написанию карт вызова. Девятая же бригада неофициально считалась «малой реанимационной» и дублировала ту, когда «шоки» были заняты – Воронцова посылали на инфаркты, утопления, травмы, аварии, отеки легких и прочие комы, где ему, как никому другому, требовались опытные руки рядом. Девица, только-только вышедшая из-за парты, разумеется, не могла похвастать ни умением интубировать, ни пунктировать пустые или проблемные вены (особо пользовались успехом «сожженные» вены наркоманов и «резиновые» - диабетиков), ни ставить катетер, ни повязку окклюзионную… да что там говорить, она не имела даже опыта работы на общей бригаде, без которого на первом же профильном вызове начинают трястись руки и забываться даже те элементарные знания, которые присутствовали изначально.
Ира, решив разобраться, поднялась в кабинет к старшей – была принята холодно, если не сказать – враждебно. Ей, Васнецовой, вельможно было указано, что ее работа – на бригадах, на тех, куда ставят ее люди старше должностью, и вообще никто ей не обещал, что она с Воронцовым будет до тех пор, пока смерть не разлучит. Робкие намеки на долгую работу и бригадную слаженность разбились о бастион каменного выражения лица старшего фельдшера и фразы «Как я решу, так и будет». Бледная лицом, Ирина вышла из кабинета, и молча отправились в машину детской бригады.
Отныне педиатрия стала ее родным домом – на девятую Костенко ставила всех, кроме нее; бывали даже случаи, когда Александр Сергеевич работал самостоятельно, раскатывая по инфарктам и инсультам в гордом одиночестве, зато Васнецова стабильно торчала на детской. Просьбы ни к чему не привели – Костенко, быстро теряя сдержанность, начинала истерично орать, а после этого ни о каком компромиссе не могло быть и речи. Была также с Ирочкиной стороны попытка поговорить с заведующей – попытка ее и Воронцова, после вызова, на котором доктор заработал смерть в присутствии: анафилактический шок, давление «по нулям» на момент осмотра и мечущаяся девушка-фельдшер, не знавшая, за что схватиться, пока врач давил на грудную клетку и дышал рот-в-рот. С заведующей, однако, вышло еще некрасивее – та на весь коридор разразилась криком «Как поставили, так и будете работать! Оставьте меня в покое! У тебя, Васнецова, вообще самомнение и требования, как у мэра! Скромнее надо быть!» и хлопнула дверью. Такого от Куликовой, с которой отношения всегда были дружескими и теплыми, Ирина просто не ожидала. В тот момент она в первый раз в жизни услышала, как Воронцов выматерился, и поняла, что дело плохо.
Заявление было написано нервным, рваным почерком, очень непохожим на почерк всегда собранной и аккуратной Иры. Подписано было довольно быстро – главный врач, уже настроенный старшим фельдшером на нужный лад, совершенно спокойно воспринял увольнение опытного фельдшера, проработавшего десять лет. Сдавая форму и подписывая обходной лист, девушка видела лишь пустые, равнодушные глаза администраторов, которым было глубоко плевать на нее с пятнадцатого этажа – небольшое исключение лишь составила Костенко, довольно улыбнувшаяся, когда ставила подпись «Ознакомлена» на листе. Еще бы – получилось, сожрала. Можно выпятить груди и ходить колесом от радости.
А потом была бригадная комната, множество мелких вещей в шкафчике, на столе, в тумбочке – фотография с Воронцовым в перламутровой рамке на фоне новой тогда еще машины, чашка с веселой кошкой на боку, подаренная бригадой в честь ее трехлетней работы, подушка, одеяло, кипятильник… Горло давило, когда Ирочка забирала все эти маленькие подробности своей жизни на «малой реанимации», бесформенной кучей сваливая все без разбора в пакет. Смена, работавшая в тот день, молчала – словно уходил чужой человек; и врач, и фельдшер повернулись спинами, не высказав ни одного гневного слова в адрес администрации, водитель – так тот вообще, похохатывая, травил очередной плоский анекдот, шумно прихлебывая чай.
Уходила Ира, как в тумане, мутно глядя вперед и не видя ничего и никого. Родные и до боли знакомые стены подстанции казались чужими, враждебными, персонал, который она знала по именам – посторонними людьми, крылечко, на котором было проведено столько приятных часов, выкурено сигарет, рассказано случаев из практики – незнакомым, узким и грязным. Кто-то из медиков, видя ее, сочувственно качал головой, кто-то равнодушно отворачивался, но никто не залился слезами, что Ирочка Васнецова, жившая, в прямом смысле слова, «Скорой», внезапно решила уйти с работы, без которой не мыслила своего существования. Оно и понятно, зачем наживать себе проблемы, соболезнуя персоне нон-грата – еще аукнется…
Уже на выходе со станции Ира встретила высокого, стройного светловолосого, смутно знакомого, мужчину в строгом костюме-тройке, с барсеткой под мышкой, приветливо ей кивнувшего.
- Здравствуйте.
- Здравствуйте, - машинально ответила девушка.
- Вы меня не помните?
- Нет… простите.
- Вы меня лечили как-то. Я вам еще тогда коньяк приносил, неужели забыли? Вы и врач у вас еще был – высокий мужик такой.
Это невинное «был», сказанное совершенно без задней мысли, внезапно больно резануло душу. Ира, совершенно от себя не ожидая, покачнулась, и схватилась, чтобы не упасть, за руку мужчины.
- Что с вами? – встревожился тот, придерживая ее за плечи. – Вам плохо?
Она нашла в себе силы лишь кивнуть – говорить мешал колючий ком в горле.
- Я уволена…  С сего… дняшнего дня.
В глазах мужчины что-то мелькнуло. Он слегка наклонился, посмотрел в глаза – неожиданно понимающим, искренне сочувствующим взглядом:
- Больно?
- Больно… - прошептала Ира. И неожиданно обнаружила, что рыдает в голос, прижавшись к этому, незнакомому, по сути, человеку, судорожно, как ребенок, всхлипывая. Вся обида, вся горечь, все осознание несправедливости и подлости происходящего внезапно вылились с этими слезами.
Потом они оказались в кафе, она говорила, говорила, снова плакала, снова рассказывала, никак не успокаиваясь – он внимательно слушал, изредка поглаживая ее по руке. Потом отвез домой, проводил до квартиры, и, стоя у двери уже, сказал:
- Не переживайте так сильно, Ирина. Я вам визитку оставлю – позвоните, как немножко успокоитесь, мы что-нибудь придумаем. Только позвоните, хорошо? Можно не завтра.
Собственно говоря, этой работой она и обязана Игорю – он терпеливо ждал звонка полторы недели. Встретил, познакомил с Иваном Филипповичем, поручился, посодействовал приему и акклиматизации на новом месте. Ухаживал ненавязчиво, спокойно, ни к чему не подталкивал – чувства родились и вызрели сами. Ныне Игорь – кандидат в мужья. Свадьбу решили играть через год, и непременно в Анталии – чем-то край турецкий Игорю глянулся. Ирина не возражала, поскольку за границей не была отродясь – зарплата не позволяла. Теперь же, когда на работу и домой она ездила на машине, ужинала раз в неделю в ресторане, косметику покупала в профильных магазинах, а не на лотках «блошиного» рынка – почему бы и нет? Хоть Анталия, хоть Италия, хоть Австралия – в конце концов, там точно будет не хуже, чем в местном загсе с его помпезными колоннами и тяжеленной многоярусной люстрой над головой, при виде которой хотелось немедля выбежать из зала, даже не обмениваясь кольцами.
Пискнул селектор, отвлекая Иру от размышлений.
- Да, Иван Филиппович?
- Ирина Сергеевна, зайдите ко мне, будьте добры.
Вот так вот. На «вы» и шепотом. Так он ее вызывал всегда, потому как селектор настроен на громкую связь и упаси Боже, если кто из посетителей услышит панибратство в обращении начальника к подчиненному. Серьезная фирма, и все в ней серьезно – как на заседании учебного совета в институте. Силен контраст с орущим хриплым радио на подстанции, где твоя фамилия звучала так, словно ты уже заранее в чем-то виноват... Ира легко поднялась, поправила слегка смявшуюся юбку, подхватила со стола красную папку с золотым витиеватым тиснением «На подпись» и толкнула массивную, из мореного дуба, дверь в кабинет.
Директор сидел в солидном – куда там Ириному роликовому – кожаном кресле, которое так и тянуло назвать троном, а помещавшемуся в нем Ивану Филипповичу вручить скипетр и державу в обе руки и склониться земно. Впрочем, и в серой «тройке» он выглядел внушительно – довольно крепкий еще мужчина, несмотря на шестой десяток лет и поредевшую и побелевшую по периметру шевелюру, крупный, плечистый, внушающий невольное уважение и уверенность. В руках он крутил поблескивающий золотом «Паркер», перебрасывая его с ладони на ладонь. Дорогая игрушка, подарок каких-то там зарубежных партнеров, которым Филиппович неимоверно гордился, берег и пользовался только в исключительных случаях.
- Звали, Иван Филиппович?
- Звал, Ириша, звал. У тебя там далеко прибор твой, что давление меряет?
- Нет, в столе. Вас что-то беспокоит?
Директор досадливо поморщился.
- Да черт его знает. Голова как чумная какая-то. Кашель с утра снова задрал…
- Реже курить вам следует, - непререкаемым тоном изрекла Ира, - не первый же уже раз говорю.
- А, перестань! – отмахнулся Филиппович. – То нельзя, это нельзя… Так и жить незачем будет, если вашими врачебными советами прибавляться. Давай, тащи свой давленометр.
Когда она вернулась, директор уже избавился от пиджака и закатывал рукав рубашки. Васнецова привычным движением перебросила фонендоскоп через шею, проворно обернула манжету вокруг плеча Филипповича, прицепив манометр на его нагрудный карман.
- С утра принимали что-то?
- Нет, только с вечера, - ухмыльнулся директор. – В сауне.
- Иван Филиппович!
- Знаю, уже знаю, что ты скажешь. Прекрати. Я там по делу парился, не от хорошей жизни.
- Ну, какая сауна может быть с вашим давлением и астмой? – сердито произнесла девушка. – Детский сад! И алкоголь, разумеется?
- Ирочка, так хорошие контракты просто так, без вреда для здоровья, не подписываются, - подмигнул директор, с намеком покрутив «Паркер» в пальцах свободной руки. – Ты что ж думаешь – Филиппыч совсем без понимания своего возраста, в баню к девкам потрусил?
- Ничего я не думаю, - слегка покраснев, ответила Ирина, прижимая мембрану фонендоскопа к локтевому сгибу директора. – Все, тихо сидите, мешаете.
После нескольких движений груши стрелка на манометре поползла в сторону убывания делений шкалы – и первый удар уверенно зафиксирована на уровне цифр «190».
- Чудесно!
- Что, высокое сильно?
- Высокое очень сильно, - гневно ответила девушка, выпуская воздух из манжеты. – Под потолок. Ну почему вы меня никогда не слушаете, а?
- Пойми, дитя, иногда надо идти на жертвы, - уже серьезнее ответил Иван Филиппович. – Зато теперь – контракт с итальянцами у нас в кармане, сегодня подписывать будем. Игорь их полгода уламывал, ты в курсе, надо понимать. А вчера уж и договорились – все чин-чинарем, под коньячок и осетринку.
- Коньячок! – Ира закатила глаза, нащупывая пульс на запястье директора. Напряженный пульс, просто до неприличия напряженный, и частый.
- Зато теперь, когда законтачим, работа у нас пойдет по-новому. Когда у вас там с Игорем намечено?
- Что намечено?
- То, что намечено, - усмехнулся директор. – А то я не знаю, чем мои подчиненные занимаются. Куда он там тебя тащит, на Кипр, что ли?
- В Анталию хотел…
- Дались ему эти мечети. Ладно, пусть вас турки развлекают, раз так захотели. Хотя я бы вам предложил что поинтереснее…
- Иван Филиппович?
- Ладно, иди уж. Все равно не скажу, сюрприз к свадьбе будет. Хороший такой сюрприз, на четырех ведущих колесах. Все, иди, иди, работа стоит.
Ира несколько раз вдохнула и выдохнула, не веря. Игорь уже очень давно мечтал о джипе – мощном, вместительном, большом, на котором можно смело отправиться в давно планируемое обоими путешествие куда-нибудь к морю, дикому пляжу и палатке на берегу, у костра, но все откладывал покупку, поскольку игрушка эта дорогая как в цене, так и в обслуживании.
- Вы… серьезно?
- Девочка, да разве такими вещами шутят? – Филиппович покачал головой. – Не обижай старика...
Он внезапно раскашлялся, потянув из стола ингалятор астмопента, потряс, вставил насадку в рот и несколько раз надавил на распылитель.
- Япона мать!
- Иван Филиппович, нельзя так много…
- Да, знаю, нельзя, слишком хорошо – это тоже плохо. Только без него мне никак, сама видишь.
- Это какая доза за сегодня? – нахмурила бровки Ира. – Вы же знаете…
- Не помню. Ладно, все, разговор закончен. На, кстати, вот проект письма к ним – набери, два экземпляра мне на подпись, и к себе в сейф. И чтобы ни одна живая душа, понятно?
- Понятно.
Уходя, Ирина слышала, как директор нехорошо, с надрывом, кашляет. Угрохает себя, честное слово! Астма в анамнезе, давление скачет – и все туда же, в сауну. И коньяк. И уже почти пустая пачка сигарет на столе. И астмопент в лошадиных дозах. Нет, мужики все равно остаются детьми, даже если возраст говорит об обратном.
Вернувшись в приемную, она принялась копаться в сумочке, разыскивая чехол от косметички, где хранила на «всякий пожарный» лекарственные препараты – ага, вот, нашелся. Сиднофарм – не пойдет, эгилок – тоже, анаприлин – чудно, но куда его астматику! Вот, кордафлекс – дешево и сердито, хотя и не так эффективно.
Она вытрясла в пустую чашку для кофе желтую таблетку. Пусть сейчас примет, через десять минут – контроль, если что – можно еще и фуросемид…. Ира опустила голову. Зареклась же! Первый месяц после увольнения слышать не могла о медицине, психовала, когда соседи и друзья при встрече тут же заводили разговоры о своих насущных и потенциальных заболеваниях, начиная от подозрительной боли в голове и заканчивая нехорошей сыпью пониже копчика, затыкала уши и отворачивалась, когда мимо с сиреной проносилась машина ставшей чужой «Скорой». Ушла – так ушла, сгори в аду и станция, и ее трусливый персонал, на котором верхом, свесив ноги, разъезжает всякая бездарная шваль, вроде Костенко; не нужен вам фельдшер Васнецова – подавитесь, будет секретарь Васнецова, у которой теперь жених-красавец, личная машина, спокойный сон в своей – и шикарной – постели, а в перспективе – поездка за границу. И пусть все эта родная медицина, которая за десять лет беспорочной службы цинично вытерла об нее на прощание ноги, благополучно загибается дальше. Без нее.
Ира сердито оттолкнула чашку, усевшись в кресло. Не хочет отпускать «Скорая», не желает. Даже ночами снится. Иногда Ирочка с недоумением вскакивала от звонка телефона Игоря (как человек деловой, он был на связи круглые сутки, а звонившие часто находились в совершенно другом часовом поясе) и, нашаривая несуществующий фонендоскоп, спрашивала: «Что, вызов? Встаю, встаю…». Уходя в пять часов с работы, она чувствовала какую-то незавершенность, дискомфорт – словно уходила преждевременно; для нее уже давно нормой стало покидать рабочее место, когда из-за гор только-только поднималось солнце, а город еще спал. Скучала… по кушетке в комнате, на которой так приятно было вытянутся после десятка вызовов, по уютной синей лавочке под навесом, где всегда собирались молодые фельдшера и врачи, травившие бесконечные байки, по бессонным летним ночам, когда трели сверчков и степенное шуршание листьев платана то и дело прерывали взрывы хохота, а старший врач, окно кабинета которого неудачно выходило именно под навес, периодически гневно обещала удавить собственноручно тех, кто не ценит чужой сон. Скучала по тяжести сумки, по грохоту носилок, по запахам накрахмаленного белья, резины, бумаги крафт-пакетов, скучала по утренним походам в кафе после смены, жарким обсуждениям чудачеств пациентов и ошибок своих и коллег, по экстренным вызовам, когда Воронцов сразу из медлительного добродушного увальня превращался в собранного, четко действующего и контролирующего каждое свое и твое действие профессионала, по слаженной работе, его кратким распоряжениям, по спрятавшимся венам, по орущей сирене и мотающемуся над головой флакону с физраствором, по шипению кислорода в маске, грохоту каталки по пандусу приемного отделения – и по приятной, заслуженной усталости, когда больной передан врачу стационара, доставлен вовремя, полечен правильно, жить будет и умирать не планирует. Все это настолько сроднилось с ней, что теперь, даже в атмосфере полного достатка и умиротворения, отсутствие горячо любимой и ненавидимой одновременно уже прошлой работы тяготило. Секретарь – это одни и те же стены, одни и те же люди, рутинный рабочий день с восьми до пяти, бумаги, бумаги, бумаги, штампы входящих, проекты приказов, письма, распоряжения, доклады, отчеты... Нет в этой, пусть и хорошо оплачиваемой работе, того удовлетворения, которое приносил один единственный, родной, «скоропомощной» вызов, когда бригада приезжала вовремя, действовала правильно – и спасала.
- И что теперь? – спросила саму себя девушка, глядя в зеркало. – Будем сопли пузырем пускать? Бросим все, вернемся обратно на станцию, Костенко в ноги упадем, будем сутки через двое за десять вшивых тысяч вкалывать? За поликлинику батрачить, истеричек утешать, бабушек баюкать, от малолеток пьяных в благодарность про свою маму что-то там слушать?
Ирина в зеркале отрицательно мотнула челкой. Еще чего! Никто и не обещал, по сути, что все в этой жизни будет приятным и полезным одновременно. Хватит, своего здоровья вагон и маленькую тележку она уже испоганила бессонными ночами, отвратительным питанием и хамским отношением. Забыли про «Скорую». Нет больше никакой «Скорой». А есть нормальная работа, вежливый и корректный начальник, которого приятно считать таковым, оплата твоего, мягко говоря, совершенно необременительного труда, превосходит самые смелые ожидания. И то хорошо.
- Доброе утро, Ирина Сергеевна, - прощебетало у двери. – Ой, какая у вас помада сегодня хорошая! Вам так идет!
- Доброе, - девушка подавила гримасу, с натугой улыбнувшись небесно-неземному созданию, в смело декольтированной блузке и до неприличия короткой голубой юбке, обтягивающей округлую попку так, что казалось – одно неосторожное движение этих стройных ног порвет тонкую материю. Кристина числилась секретарем-машинисткой, хотя отродясь не печатала ни приказов, ни распоряжений, ни даже объявлений о необходимости тушить окурки в пепельнице и свет в туалете. Фактически, она состояла при директоре девочкой на побегушках, и по совместительству – любовницей, с которой солидно появиться где-то на приеме или деловой встрече. Для подобной роли Кристина подходила идеально – светловолосая, голубоглазая, миловидная кукла, с нестираемой улыбкой и заманчиво приоткрытым ротиком, говорившим любому самцу прямо и конкретно, что перед ним легкая добыча, не обремененная интеллектом, двумя высшими образованиями и излишней щепетильностью в половых вопросах. Ирину она изначально восприняла в штыки, поскольку ее тоже Бог внешностью не обидел – увидела соперницу, и недели две активно распространяла в коллективе слухи о ее, Ирином, темном прошлом и не менее темном настоящем; после угомонилась, убедившись, что кроме как секретарской работы, ничего Ирину не интересует, а из всех мужчин, работающих в «Монблане», до общения с собой на нерабочие темы она допускала только Игоря. Тогда лютая ненавистница превратилась в закадычную подругу – ну, по крайней мере, таковой Кристина себя считала, постоянно варя Ирочке кофе, рассказывая свежие сплетни и рассыпая периодические комплименты ее прическе, фигуре, макияжу и профессионализму. Это было немного навязчиво, и уже начинало Ирину утомлять, но, как говорится, худой мир лучше доброй ссоры – терпела, улыбалась, молчала.
- Иван Филиппович у себя?
- У себя. Вызывал?
- Что? А, нет, - Кристина кокетливо поправила прическу перед зеркалом. – Я так, спросить…. по работе.
Ирина проявила неженскую выдержку, чтобы не фыркнуть. По работе, как же. Она вдавила пальцем кнопку селектора:
- Да, Ирина Сергеевна?
- Иван Филиппович, тут Кристина к вам. По рабочему вопросу.
Директор в динамике звучно откашлялся:
- Ну, пусть зайдет.
Победно улыбнувшись, Кристина впорхнула в кабинет. Ира покачала головой, пододвигая к себе пачку бумаг, стопку писем и папку с приказами. Пусть развлекаются, оно и лучше – никто работать мешать не будет.
Работа спорилась, как всегда, когда настроение тому способствовало – Ира бодро нашлепала входящих на корреспонденцию, отправив лишь пару писем с рекламой в мусорную корзину, вписала приказы в журнал, отметив в органайзере, кого надо ознакомить с ними, и придвинула к себе проект длинного письма к будущим итальянским партнерам. Письмо составлял лично Игорь, а значит – ищи ошибки и неточности, правописание у него всегда хромало, да и в стилистике он не силен. Пару раз звонил телефон – девушка добросовестно отвечала звонящим, не переводя звонок к директору: по умолчанию было установлено правило, что никому нельзя беспокоить Ивана Филипповича, пока у него эта блондинистая кукла… Ирина поморщилась. Ладно, не ее это дело.
Пальцы бегали по клавишам, набивая на белом листе редактора строчки письма. Угу, вот оно. «По успехам совершенствывания». Блеск. Ну, Игорь, ну, грамотей… Злорадно улыбаясь, Ира подчеркнула маркером ошибку. Как-то она пообещала, что если не найдет больше десяти ошибок за письмо, неделю будет слушаться своего благоверного беспрекословно – впрочем, судя по отсутствию запятых и только что обнаруженному слову «инжинер», насчет этого можно было не волноваться. Мелочи, конечно. То ли дело - придирчивый старший врач, который цеплялся к каждому слову в карточке, где надо писать не только грамотно, но и медицински верно… Так! Хватит! Нет больше ни старшего врача, ни анамнеза жизни, ни «Скорой» с ее карточками, рецептами и расходными листами.
За дверью директора что-то кокетливо пискнуло Кристининым голосом. Ира покачала головой и включила музыку. Еще не хватало подслушивать!
На ее плечи легли две тяжелые ладони, сграбастав в объятия и смело скользнув по груди.
- Игорь!
- Ладно, ладно, не шуми, - засмеялся ее мужчина. – Никого же нет.
- Мало ли, зайдет кто, - рассержено ответила Ира, высвобождаясь.
- Плевать, пусть заходит, - беспечно ответил Игорь, поправляя галстук. – Как зайдет, так и выйдет. Филиппыч у себя?
- У себя, но… - девушка выразительно повращала глазами.
- А, ну ясно. Давно зашла?
- Минут десять.
- А, ну, так уже закончили, наверное, - Игорь выразительно посмотрел на часы. – Годы-то уже не те, чтобы на час растягивать…
Ира шлепнула его по запястью:
- Как тебе не стыдно?
- Чего? – удивился Игорь.
Они оба засмеялись.
- Ты про итальянцев в курсе?
- Да. Только ты зря директора по саунам таскаешь.
- Ничего, жар костей не ломит. Их ресторанами не удивишь, там официоз, галстуки и посторонние уши, будут понты колотить, элиту из себя строить. Сауна – другое дело, там только все свои, обстановка неофициальная, можно сказать – располагающая…
- И девочки, разумеется? – сузила глаза Ирина.
- Разумеется, - Игорь не отвел взгляда. – Гостей надо уважить по полному разряду. Но только гостей.
- А ты, конечно…
- Конечно. Я – человек без пяти минут женатый. И моя без пяти минут жена мне уже сцены ревности закатывает?
- Закатать бы тебе чем тяжелым вместо сцен, - невольно улыбнулась Ира. Как ему можно не верить, спрашивается? – Вот возьму и не поеду с тобой в твою эту Анталию. Ищи себе в жены турчанку с кривыми ногами.
- Не получится, я по-турецки не говорю, а она, подозреваю, те же проблемы с русским испытывает.
- Болтун, - фыркнула девушка. – Ладно, иди уже, мне работать надо.
- Так и мне надо – я не просто так к Филиппычу зашел. Чего-то он там подзадержался с этой красавицей.
- Дело молодое, - чопорно, тоном пожилой матроны, ответила Ирина. – Так, руки, руки!
- Наше же тоже не старое, - коварно улыбнулся Игорь, повторяя маневр приставания.- К тому же, у меня, как у супруга, есть обязанности.
- Я тебе еще ничего не обещала, мужлан, и вообще – ты мне не официальный муж, так что перестань. Я ведь и передумать могу за день до – вдруг попадется неотразимый принц какой-нибудь на белом коне.
- Принцы – народ скучный и недалекий, а от коня пахнет, знаешь ли.
- Тебе-то откуда…
Крик, раздавшийся из-за двери, несомненно, тоже был издан Кристиной, но ничего сладострастного в нем на этот раз не звучало. Так кричат только очень испуганные люди.
- Что за черт? – изумленно произнес Игорь.
Ира вскочила – кресло, качнувшись, с грохотом опрокинулось – и ринулась в двери в кабинет директора. Рванула ручку – дверь, разумеется, была закрыта изнутри.
- Открой дверь! – закричала она. – Кристина, открой!
Та что-то неразборчиво визжала.
- Открой ее, дура, сейчас же!
Ручка, украшенная полированной медью, истерично задергалась.
- Я не знаю… я не знаю… ключа нет… Ой! Иван Филиппович! Ирина Сергеевна!!
Девушка рывком повернулась к оцепеневшему Игорю:
- Второй ключ у тебя есть?
- Ключ? – растерянно спросил он. Знакомая картина, стресс, соображение на нуле. Вдохнув несколько раз, Ира сделала над собой усилие и спокойным, четким голосом повторила:
- Ключ, Игореш. Ты – заместитель. У тебя должен быть второй ключ. Найди его и дай мне. Быстренько.
Растерянность исчезла с лица ее мужчины – четкие и последовательные команды в такой ситуации всегда помогают. Он быстро щелкнул замком барсетки, вывалил ее содержимое на секретарский стол. Что-то звучно звякнуло.
- Вот.
- Открывай, - так же внятно и коротко сказала Васнецова. – Ты лучше меня замок знаешь.
После двух оборотов и короткого щелчка дверь распахнулась. Картина была еще та – полуголая Кристина, наряженная в одни лишь кружевные трусики, и директор, лежащий на диване, в одних брюках, без рубашки, с расстегнутым ремнем. Ситуация была бы комичной, если бы не синие губы Ивана Филипповича, закатившиеся глаза и нерегулярные, сиплые вздохи, которые он издавал, конвульсивно подергиваясь.
- Твою же мать! – раздалось за спиной голосом Игоря. – Ира, что с ним?
Не отвечая, девушка встряхнула лежащего за плечи; два пальца на сонную артерию (пульса нет), ухо к груди (тишина, редкие шумные вдохи), потом щеку ко рту.
- Помоги мне, быстро! За плечи его бери – и на пол.
- Ой, ой, вы что делаете? – заголосила Кристина.
- Заткнись! – рявкнула Ирина. – Беги в «Скорую» звони! Живо!
- А? Что?
- Тряпки свои надень и бегом к телефону! Время дорого, потом орать будешь!
Директор и так был не стройного телосложения, а в бессознательном состоянии, казалось, весил не меньше тонны. Скрипя зубами, Ира вцепилась в ноги, пока Игорь, сопя, неловко хватал под мышки лежащего, задирая ему руки. Голова Ивана Филипповича гулко стукнулась о паркет. Ирина сжала кулак и резко ударила по грудине лежащего.
- Ира!
Прекордиальный удар получился хорошим – хлестким, резкий, как и полагается – но эффекта не принес. Девушка подняла голову:
- Игореш, слушай меня и делай, что скажу. Сейчас садишься слева от него, руки складываешь вот так, быстро пять раз давишь вот сюда – я делаю один вдох. Потом снова. Понятно?
- Это… это массаж сердца или как там его?
- Да. Жмешь прямыми руками - или быстро устанешь. Резко, сильно, быстро. Все, погнали.
Ира содрала с дивана простыню, расстеленную для постельных утех начальства, скатала из нее валик и положила между лопаток директора. Алгоритм за многие годы работы производился уже рефлекторно: рукой зажать нос пациента, выдвинуть челюсть, вдох, контроль поднимающейся грудной клетки:
- Игорь!
На удивление, Игорь понял все быстро – хоть руки дрожали, но после двух неправильных серий компрессий он начал делать все, как полагается. Вдох – пять нажатий на безволосую грудь начальника, беспомощно и жалко  выглядевшего теперь, с остановившимся сердцем и спущенными штанами. Что за идиоты вы, мужики, понос вас прохвати? Все слова и рекомендации – по одному месту пускаете, только им и думаете, а с гипертоническим кризом в постель шлюшек тащите, вместо того, чтобы таблетки пить…
- Ирина Сергеевна, трубку не берут! – в дверях появилась Кристина, держа на вытянутой руке трубку радиотелефона. Хорошо, хоть прелести свои прикрыть сообразила, насекомое. – Я не знаю, что делать!
- Звони еще! – заорал Игорь, тяжело дыша. – Видишь – мы заняты!
Невооруженным глазом было видно, что еще немного – и блондиночка впадет в длительную профессиональную истерику, благо зрителей хватает, и уж тогда точно никто никуда не позвонит.
- Кристина, - ровно произнесла Ира. – Слышишь меня, девочка?
Та тупо смотрела на нее, подбородок, украшенный с двух сторон струйками непрерывно бегущих слез, мелко дрожал.
- Нам - и ему - сейчас нужна твоя помощь. Понимаешь? Без тебя мы не справимся. Соберись, куколка, успокойся и позвони на 03. Скажи – остановка сердца, нужна реанимация. Справишься?
Прием безотказный, поскольку проверенный не одну сотню раз. Паникуют от бессилия и непонимания. Стоит только человеку осознать свою нужность и обрести четкую программу действий – и паниковать становится некогда. Кристина торопливо кивнула, всхлипнула, и, проведя предплечьем по накрашенным глазкам, исчезла в дверях приемной.
Пять нажатий – вдох. Пять нажатий – вдох. По покрасневшему лицу Игорька сползают крупные капли пота, рубашка уже обзавелась темными пятнами на груди и под мышками, дышит тяжело, с присвистом. А вы думали, что сердечно-легочная реанимация – плевое дело, а, кабинетные? Никакого фитнеса, никаких диет и раздельного питания, никаких блокаторов калорий и сжигателей жира не надо, когда вот так вот выкладываешься в течение тридцати стандартных минут. А потом, когда ты ни рук, ни ног не чуешь после всего этого – еще и носилки тащить надо, и не всегда с первого этажа. А впереди – следующий вызов, ничуть не лучше. А за ним – еще десяток…
Ира приложила ухо к груди, а пальцы к шее Ивана Филипповича, задрала веко. В системе кровообращения – полное затишье, но хоть зрачок держит, не «плывет» зрачок, не лезет вширь, и на том спасибо.
- Как…он?
- Продолжаем! – коротко ответила девушка.
- Ирина Сергеевна, я дозвонилась! Едут уже!
Васнецова на секунду оторвалась от лежащего:
- Умница, девочка. Теперь беги на улицу, встретишь, проводишь сюда, чтобы не искали долго. Живенько!
Двадцать минут слились в монотонную, удручающую, наполненную лихорадочной суетой, полосу – тяжелое дыхание уставшего Игоря, глухой стук лопаток директора по паркету после каждой компрессии, головокружение от постоянной необходимости глубоко вдыхать и выдыхать. Мешок Амбу бы сюда, «Кардиопамп», воздуховод, а главное – дефибриллятор, как все было бы проще! Да только даже на родной некогда «Скорой» это – излишества, привилегия избранных бригад, таких, как реанимация и ее «девятка»; все остальные, в том числе – и самостоятельно работающие фельдшера, вынуждены были проводить реанимацию вот таким вот, квадратно-гнездовым способом.
Когда в приемной раздались шаги, и в кабинет торопливо вбежали двое мужчин в зеленой форме, Ира сначала даже не поверила. Но разглядев – чуть не застонала. Оба – молодые, незнакомые, и уж точно не с реанимации. Просила же…
- Девушка, быстро – что случилось? – спросил, надо полагать, врач – до неприличия юный парень с какими-то тонкими, если не сказать – женскими чертами лица, длинноволосый, с «конским хвостом» сзади. Выглядит совершенно несолидно. Прислали бригаду школьников, диспетчера, мать вашу!
- Фибрилляция, - хрипло ответила Ирина. – Утром – гипертонический криз… после, - она запнулась, глядя на бледную Кристину, - после – прием … больших доз симпатомиметиков.
Фельдшер – угрюмый высокий юноша, даже на вид нелюдимый – мягко отстранил ее, вводя воздуховод и доставая из чехла вожделенный мешок Амбу.
- Мне продолжать? – задыхаясь, спросил Игорь.
- Да, - коротко ответил врач, включая дефибриллятор. Прибор завыл, набирая заряд. Шарик флакона скользнул по коже, размазывая гель. – Так, отпустили его и отошли.
Разряд рванулся через прижатые к груди Ивана Филипповича электроды, пробираясь сквозь мышечные волокна, пронзая нервные пути, вторгаясь в молчащий синусный узел, сотрясая его целиком, каждую клеточку. Директор дернулся и захрипел.
- Продолжайте, - бросил врач, открывая сумку. Зашелестела обертка шприца, хрустнул колпачок ампулы адреналина.
- Я… могу помочь? – спросила Ира. – Я… в общем… умею немного…
- Катетер можете поставить? – не удивляясь, спросил врач.
- Могу.
- Ритм, Леха, - внезапно подал голос фельдшер, убирая пальцы с шеи лежащего.
Ира торопливо содрала упаковку с катетера, развернула руку Ивана Филипповича, провела  пальцами по локтевому сгибу. Вата, спирт – некогда их просить, когда только-только появилась надежда, что этот двадцатиминутный кошмар был не напрасен. Она надавила коленом на плечо директора и одним движением ввела иглу с проводником под кожу. В просвете канюли затемнела кровь.
- Без жгута! - ахнул фельдшер, ритмично сжимавший бока резинового мешка. – Ну – даешь, подруга!
- Возьмите, девушка, - Ира, повернувшись, увидела три полоски лейкопластыря, которые с виноватой улыбкой протянул ей врач. Твою ж циррозную печень, дура дементная! Про все забыла – и про салфетку, и про лейкопластырь! Позорище. Десять лет на «Скорой», специалист, черт побери! Видел бы Воронцов – сам бы от тебя ушел, безо всяких там Костенко.
- Спасибо, дальше мы сами.
Кивнув, она поднялась с колен, уступив место врачу, подсоединявшему шприц с адреналином к катетеру. Рядом, судорожно сжав ладони у рта, рыдала Кристина. Поколебавшись, Ирина обняла ее, прижав к себе – девочка спрятала личико у нее под подбородком и зарыдала еще громче. Плачь, глупышка, плачь, тебе же легче будет. Тебе проще – ты еще реветь не разучилась, не копишь в себе всю дрянь, которую видишь и переживаешь каждую смену: чужую боль, горе, смерть… А нам плакать по должности не положено, нам положено иметь каменное выражение лица и холодную голову – кому нужен рыдающий и истерящий фельдшер, от которого ни помощи, ни поддержки?
Нам? Девушка искоса посмотрела на двоих в зеленой форме. Уже не нам. Уже – вам. А нам – бумаги, договоры, офисная тоска и медленная деградация в стадию кабинетной крысы.
Снова тоскливо взвыл дефибриллятор, активированный врачом. Да, все верно делает мальчик: адреналин – разряд. Молодой, но соображает. Поторопилась с первыми выводами в отношении бригады, видимо.
Лица Ивана Филипповича она не видел, но видела, как дернулись его ноги в нелепых синих, в полоску, носках, совершенно не подходящих под строгие черные брюки.
- Ритм! – громко сказал врач, отстраняя Игоря – тот тяжело отвалился от лежащего, хрипло дыша, блестя мокрым лицом. – Юрий, Амбу мне – кислород, лидокаина шесть в вену на десять «физа», пять – в систему. Ммм… мужчина, будьте добры – спуститесь в машину нашу, носилки нужны…
Стоя в углу и механически поглаживая по голове плачущую Кристину, Ирина отрешенно смотрела на происходящее – на сбор и подключение капельницы, на суету сотрудников в дверях приемной, на разворачивание мягких носилок на полу и перекладывание Ивана Филипповича на них. Против воли она отмечала ключевые моменты: кислородная маска на лице – ага, лидокаин в капельнице – правильно, манжета тонометра на свободной руке – тоже верно, шприц с адреналином в нагрудном кармане врача Лехи – не только верно, но и мудро.
Игорь и еще двое грузчиков «Монблана» рывком подняли носилки, то и дело наступая друг другу на ноги, понесли их к двери.
Отстранив Кристину, Ира тронула врача за плечо:
- Давайте, систему подержу?
Тот, внимательно посмотрев на нее, кивнул. Ирина, держа пластиковый флакон с физраствором, торопливо пошла рядом с носилками. Лицо Ивана Филипповича трудно было рассмотреть, но кончики пальцев уже не были синего цвета – значит, сердце, вздернутое двумя электрическими пинками и адреналиновой струей, все же, хоть и с натугой, но работает.
Улица ударила в глаза непривычно ярким после офисной полутьмы солнечным светом. Прямо перед подъездом здания стояла «ГАЗель» - задние двери уже открыты, носилки выкачены. Мужчины, кряхтя, подняли тяжелого директора; водитель, нажав рычаг, самостоятельно закатил носилки на лафет. Силен, однако, ничего не скажешь, и тоже незнакомый – его Ирина никогда не видела. Полтора года прошло – и уже три чужих лица на «Скорой». Прогресс, что и говорить. Девушка проворно забралась в салон, вешая флакон крючок, прикрепленный к перекладине под потолком. Крючок самодельный, разумеется – рядом есть откидной инфузионный блок с креплениями для стеклянных флаконов, но их-то уже сняли с оснащения «Скорой», поэтому приходится проявлять изобретательность. Она помешкала, пристраивая кислородный ингалятор на кресле.
В салон залез врач Леша и Игорь. Пока второй, кряхтя и ругаясь на тесноту, устраивался в узком просвете между лавкой и носилками, первый, сунув в уши фонендоскоп, засопел грушей тонометра.
- Неплохо. Держит давление. Дмитрий Андреич, поехали, в кардиологию, побыстрее, если можно.
Взревел мотор машины, салон привычно качнуло. Ира больно стукнувшись коленом о носилки, схватилась рукой за перекладину, второй придерживала флакон с физраствором.
- Жить будет? – спросил Игорь, перекрикивая грохот.
- Будет, будет. Вовремя вызвали, и все до нашего приезда правильно сделали. А если бы не сделали…
- Она сделала, - мотнул головой в сторону молчавшей Ирины Игорь.
- Я уж понял. Вы молодец, девушка. Даже не знаю, как вас похвалить – давно не встречал такого профессионализма среди вызывающих.
- Бригада девять, ответьте «Ромашке», - раздалось в кабине. – Девятая, вы адрес нашли?
- Уже везем больного в больницу, Маша, - послышался голос водителя.
- Ясно.
Ира вытерла пот, внезапно появившийся на лбу.
- Вы девятая бригада? – сдавленно спросила она.
- Да, - кивнул Леша. – А что-то не так?
- Нет… просто… у вас врач Воронцов такой есть… сегодня не его смена?
Леша как-то смущенно провел руками по своим коленям.
- Он уже не работает.
- Как – не работает?!
- Уволился год назад, что ли… Он с главным врачом разругался, фельдшера у него забрали, с которым долго работал. Говорят – очень просил за нее, даже в Горздрав ходил, в край писал, только без толку все. Он и ушел, а перед уходом главного такими словами обложил, что и повторять стыдно. И старшего фельдшера тоже. Сейчас сильно пьет, говорят.
Ирина закрыла глаза. В салоне стояла духота, смешанная с запахом гипохлорита, резины, крахмала белья и кисловатым ароматом пропитанной потом формы врача; в салоне шипела рация, поскрипывали носилки, грохотал откидной пандус, постукивали друг о друга шины в чехле, колотился о железную станину дефибриллятор. Все это такое свое, родное, любимое – ненадолго забытое, а теперь – разом вернувшееся, нахлынуло на девушку, как волна прибоя. Ее бригада. Нет Воронцова. Нет Ирины Васнецовой. Нет больше девятой бригады. Ничего нет.
Слезы полились сами – сначала двумя робкими струйками, а потом, словно прорвало плотину – навзрыд. Ира громко плакала, вцепившись до боли сжатыми пальцами в металл носилок, плакала так, как не плакала никогда, даже в день своего увольнения.
- Зайка, да что с тобой? – Игорь обнял ее сзади, крепко прижав к себе. – Не переживай, доктор же сказал – будет он жить. Ну, успокойся, лапуль, успокойся…
- Будет, - мягко произнес врач Леша. – Не надо так переживать.
Не понять вам, ребята. Не понять. Может – и хорошо, что не понять. Дай Бог, чтобы ни любимый Игореша, ни этот молодой, но уже грамотный врач Алексей, никогда не поняли того, что сейчас ядом плещется в ее душе. Дай Бог.
- Я… спокойна, - фельдшер Ирина Васнецова торопливо вытерла слезы и неловко, с усилием, улыбнулась. - Простите меня… это… так… эмоции после случившегося…

Олег Врайтов, г. Сочи
20.07.2010