Дорога до стационара была недолгой, но довольно нервной. Пациентка лежать спокойно не желала, постоянно порывалась встать, ходила несвязанными ногами по потолку, угрожая сорвать лампу направленного света и крепление для флаконов капельниц. Правда, больше не пыталась рожать и кричать – и на том спасибо, голос у нее будь здоров, силы тоже еще не оставили. Муж, нервно поправляющий очки, сидел в крутящемся кресле, вне поля ее зрения – вероятно, поэтому она и была относительно спокойна. Бедолага, представляю, что ему пришлось вынести. И что еще предстоит.
Персонал женского отделения оказались расторопнее своих коллег мужского пола, спустились в приемное буквально через пять минут после вызова. Обеих я хорошо знаю. Одна, санитарка Лена, была истинным воплощением женской мощи – высокая, плечистая, обладающая цепкой мужской походкой и хваткой сильных рук, способных, я уверен, переломать все кости, при желании. Как-то она меня дружески пихнула в грудь – я минут двадцать воздух ртом ловил.
Вторая, Кристина… это давняя и печальная история, которая началась бурно и закончилась ничем. Кристинка все такая же худенькая, стройненькая и черноглазая, как и тогда, разве что губы у нее стали суше и заострился нос после рождения ребенка. Мы переглядываемся и здороваемся кивками. Глазами здороваемся гораздо дольше, и говорим ими гораздо больше. Хотя уж и прошло много времени, ежу понятно, что прошлое – на то и прошлое, чтобы не быть настоящим и будущим, но куда деваться от такой вредной болезни, как ностальгия?
- Кого привезли, ребятки? – интересуется Лена, поправляя короткие белые волосы. «Ребятки» у нее все мужчины, от грудного до пенсионного возраста.
- Девушку с послеродовым, - вполголоса говорит Серега.
Таня наша сидит, все так же упакованная в одеяло, на кушетке, дожидаясь врача. Муж благоразумно не заходит в смотровую, оккупировав диванчик в приемной и бездумно глядя на иголки стоящего в горшке на подоконнике кактуса. Я, выходя на улицу, ободряюще хлопаю его по плечу. Держись, мол.
Летнее солнышко клонилось  к морю, заставляя иголки пихт алеть в закатных лучах.
- Э, психи, лови! – прозвучало сверху.
В воздухе, трепыхаясь, возникает наша вязка, брошенная меткой Витиной рукой с зарешеченного окна отделения прямиком на крышу машины.
- Витя, у тебя в роду здоровых не было? – гневно рявкнул я, оглядываясь в поисках палки, с помощью которой можно бы было отцепить полотняную ленту от мигалки. Не найдя ее, я залез в машину и выволок из чехла шину Крамера. Подумав, я согнул ее с одной стороны, делая крючок и, забравшись на подножку машины, начал делать гребущие движения, пытаясь вслепую нашарить распластавшуюся на крыше вязку.
- Ты изменился, Антон, - произнес голос, который я меньше всего хотел сейчас слышать.
- Все меняется, - бросил я, делая еще одну безуспешную попытку содрать проклятую ленту с крыши. – И я не исключение.
- Может, ты прекратишь меня игнорировать?
- Может быть, - наконец шина зацепила что-то. Я едва не выматерился, увидев, что волоку шнур от антенны рации. Палыч убьет, если увидит.
- Антон, - голос Кристины звучал прямо за моей спиной. – Прекрати. Ты ведешь себя, как…
- … маленький ребенок, - закончил я, отшвыривая шину и поворачиваясь. Слишком резко – Кристина отпрянула, словно ожидая удара. – Слышал от тебя это, как минимум, два раза в день. Извини, ничего не могу поделать со своей инфантильностью!
- Я просто хотела, чтобы ты не злился. Пойми, что тот разговор…
О, да, прекрасно помню «тот разговор». И ту черную пелену, которая застлала мои глаза тогда, в тот поганый осенний вечер. И выпитую залпом бутылку водки, не лезущей в горло. И лезвие бритвы, вспарывающее кожу на моем запястье…
- Кристина, у тебя, кажется, есть муж? – зло и ядовито спросил я, засовывая руки в карманы рубашки – рефлекторное желание спрятать шрам. – Вот иди и читай мораль ему. А я уже наслушался.
- Зачем ты так?
Хотелось заорать, ей-Богу! От злости, от безысходности. Я глотал слова, готовые сорваться с языка. Хватит, хватит…
- Кристина…
- Я…
- Кристина, уйди.
Девушка посмотрела на меня изумленно, как на внезапно заговорившую собаку.
- Уйди, прошу тебя. Я не хочу тебя видеть. Ни сейчас, ни после. Просто уходи и не появляйся ни в моей смене, ни в моей жизни.
Наверно, так и наносятся самые страшные обиды – тихим и невыразительным голосом. У Кристины дернулась щечка и на миг сузились глаза, а после она рывком развернулась и исчезла в дверях приемного отделения.
Я прислонился к борту машины, тяжело дыша, как после подъема на пятый этаж.
В дверях показался Серега. Судя по его лицу, он слышал весь разговор. И он – один из немногих, кто был в курсе деталей моей личной жизни.
- Ты в порядке? – с наигранной простотой спросил он, доставая сигарету.
- Да, - угрюмо ответил я, отнимая ее и пихая ему в руки шину. – Доставай вязку, я за тебя покурю.
* * *
Наша машина въехала в двор-колодец, образованный тремя многоэтажками, обступившими узкий бетонированный каньон с трех сторон, грозными угрюмыми исполинами нависая над спинами притулившихся к бордюрам частных машин и чахлыми кустиками неизвестного происхождения, отродясь не видавшими солнца. Двор был забит просто до отказа, поэтому Палыч даже не стал утруждать себя сложными маневрами заезда – и выезда в дальнейшем – а просто заглушил машину и нарочито неторопливо потянулся к ручке приемника.
- Только тронь! – угрожающе сказал Серега, помахивая для достоверности угрозы кулачищем. – Руки поотшибаю!
- Да я и не трогаю, - лениво ответил водитель, ловко перебрасывая пальцы с рукоятки настройки частоты на панель с кнопками громкости.
Врет ведь, гад. У Палыча далеко идущие планы в отношении своей пенсии – он явно хочет стать Президентом, потому что постоянно слушает новости на «Маяке», доводя нас этими новостями просто до нервного тика. Радио у нас хрупкое, настроить что-то современное, не наводящее на похоронные мысли при следовании на вызов, стоит больших трудов и титанического терпения, выражающихся в долгом кропотливом вращении разболтанной ручки и фильтрации сквозь треск и вой нормальной музыки. Последний такого рода подвиг мы с Серегой совершили утром, мучая древнюю технику по очереди в течение часа – и акт провокации Палыча по смене с таким трудом найденной частоты для нас эквивалентен красной тряпке перед глазами быка.
Анна Викторовна тяжело вылезла из кабины, оправляя халат. Вздохнула и направилась к подъезду.
- Сумку не берите, - бросила она через плечо.
Не берем, и так понятно, какого рода придется оказывать помощь. Повод у нас был «буянит». Тут не до медикаментозной терапии будет, если больной наш. Впрочем, по поводу последнего, как раз таки, имеются сильные сомнения. Понятие буйности у нашего народа растяжимое, как рекламные колготки.
Мы втроем втиснулись в узкий, провонявший мочой, старой смазкой и другими загадочными запахами, этиологию которых прослеживать не хочется, лифт, конвульсивно дернувшийся в ответ на наш тройной вес.
- Худеть тебе надо, Антоха, - насмешливо сказал Серега.
Я только пихнул его кулаком в живот.
- Какой этаж?
- Шестой, вроде, - прикинув в уме, ответил я. – А вот… хм?
«Хм» - это слабо сказано. Кнопки в лифте в жутком состоянии, большинство из них оплавлены после забав малолетних «пионэров», имевших зажигалку и нездоровый зуд в одном месте, побуждающий деструктировать все, что имеется в поле зрения.
- И где шестой?
- Деревня, - пробормотал Серега, тыкая пальцем в одну из оплавленных.
Кабина взмыла вверх с жутким скрежетом, лязгом и скрипом уставших за многолетнюю службу запчастей.
- Господи, иже еси на небеси, - тихо сказал я. – Только бы трос не оборвался…
- Не каркай.
Наконец хитрое сооружение остановилось и, зловеще брякнув чем-то невидимым напоследок, выпустило нас. На площадке этажа нас ждал белобрысый паренек, нервно затягивающийся сигаретой и теребящий дорогой сотовый телефон в руке.
- А, приехали! – категорично воскликнул он, словно он предрекал, но никто ему не верил. – Сюда!
Мы направились по короткому коридору, ведущему к двум квартирным дверям. Парень открыл дверь, пропустил врача и, дождавшись моей очереди, впихнул мне в нагрудный карман смятые банкноты.
- На! И отвезите его!
Начинается…
Я неторопливо смерил его взглядом, от немытых кроссовок до белобрысой макушки, после чего извлек деньги из кармана (три смятых сторублевых купюры) и аккуратно запихнул ему за ворот майки.
- Друг мой, не делай так больше никогда, хорошо?
Мягко говоря, взор, которым ожег меня парнишка, не содержал симпатии и понимания. Действительно, что случилось? Он же мне ДЕНЬГИ ДАЕТ! А я – вот дела-то - ОТКАЗЫВАЮСЬ! Нонсенс! А как же легендарная медицинская жадность и готовность за полтинник мать родную продать?
Из жилой комнаты трехкомнатной квартиры доносились громкие голоса. Слишком громкие для обычного разговора. Я направился туда, чувствуя между лопаток сверлящий взгляд обиженного встречающего.
Комната казалось большой из-за недостатка мебели. На тумбочке стоял японский телевизор, показывающий очередную кровавую ленту новостей из серии «Что плохого в мире сегодня?», в углу у окна стол и две табуретки, у стены справа – разложенный диван, на котором возлежал здоровенный детина, коротко стриженный и на вид напоминающий боксера-тяжеловеса. Впрочем, скорее всего, таковым он и является, судя по деформированной спинке не раз сломанного носа и вызывающе торчащим ушам. В воздухе витал сильный запах перегара, настолько сильный, что способен даже дать конденсат. Явно не однодневный. Стена над телевизором украшена обширной красно-бурой кляксой с прилипшими элементами винегрета, рассыпанного внизу, вперемежку с осколками тарелки.
Все понятно.
Детина производил впечатление только что разбуженного человека, слабо представляющего, где он и что происходит.
Кроме виновника торжества, в комнате находились еще четыре женщины и двое юношей, считая встречавшего нас. Двое из дам как раз наседали на Анну Викторовну.
- Вы будете отвечать!! – гневно кричала одна, раскачивая уложенными «осиным гнездом» густо налакированными волосами. Эффект сходства с насекомым усиливает приталенная блузка в желто-синюю полоску.  – Он социально опасен, вы обязаны!
- Женщина, успокойтесь, прошу вас, - устало отвечала врач. – Вы обращаетесь не по адресу.
- Вы «Скорая помощь»! Куда нам еще обращаться! Он неадекватен, вы что, не видите?
- Я вижу человека в состоянии алкогольного опьянения…
- А то, что он дерется – ничего? – тонко кричит вторая, более молодая, похожая на первую лицом, скорее всего, ее дочь. – Вот, полюбуйтесь!
Она закатывает рукава розового свитера, демонстрируя нам синяки на предплечьях. Да, буен мужчина во хмелю, что говорить.
- Этот человек, по-вашему, нормальный?! Его можно оставлять среди других людей?!
- Послушайте, - пытается вставить слово Анна Викторовна. – И постарайтесь понять, что это не наш больной. Он пьян, поэтому ведет себя неадекватно. Он нуждается не в лечении, а в протрезвлении. А это не работа для «Ско…
- Да какой толк от всей вашей долбанной медицины?! – внезапно вклинивается доселе молчавший белобрысый, угрюмо сопевший в дверном проеме. – Мы его лечили в вашей наркологии, и что? Он только вышел, снова стал бухать! За что мы вам деньги платили?
- Молодой человек, - с деланным спокойствием говорит врач. – Во-первых, наркология и мы – это две разных организации, и все претензии, какие у вас есть, предъявляйте тому, кому вы платили деньги, а не нам. Во-вторых, лечение будет эффективным только тогда, когда он сам захочет бросить пить.
- Да он ненормальный!! – взрывается криком «оса». – Как он может захотеть, вы на него посмотрите только!
- Слышь, я чё-то не понял… - подает голос дебошир. – Чё за гомон подняли?
- Заткнись, алкашня! – визгливо кричит молодая дама. – Допился, сволочь?! Допился? Все, с меня хватит! Сейчас тебя в «дурку» отвезут, будешь знать, тварь!!
- Так-так, давайте спокойнее. Никто его никуда везти не будет.
- Да какое вы имеете право?!
Я, на всякий случай, перемещаюсь поближе, краем глаза контролируя активность «пациента». История стара, как мир, из смены в смену повторяющаяся. Слово «дурка» для простого обывателя давно уже стало более грозным эквивалентом слова «тюрьма», поэтому в очередном семейном скандале, когда мирным путем уже не решить накипевших проблем, оно становится решающим аргументом. Подобную картину мы встречали не раз, поэтому сильно не возмущаемся. Жалко только потерянного времени. Практически каждое дежурство нас вызывают «отвезти» сильно пьющего отца, мужа, сестру, тестя и соседа по этажу, проводя параллель между пьянством и безумием. Возможно, людям ПНД видится неким логовом дракона, радостно поглощающим любого, осмелившегося пересечь запретную черту.
Алкоголизм – это, несомненно, болезнь, которая требует длительной медикаментозной и психологической терапии, но не в том аспекте, в котором они мыслят. Насильно госпитализировать мы можем только человека в состоянии острого психоза – сиречь глубокого расстройства психики, вызванного различными причинами, сопровождающегося нарушениями отражения реальности и поведения. Вся разница в том, что подобное состояние, возникнув единожды, не пройдет само, и, если вовремя не госпитализировать человека, последствия могут быть самыми плачевными. Но алкогольное опьянение, при внешнем сходстве клинических симптомов, тем и отличается, что является обратимым – из подобного состояния человек способен выйти самостоятельно, без помощи медиков, посредством банального сна. И, проспавшись, придя в себя и обнаружив, что находится на больничной койке, привязанный вязками к раме кровати, он имеет полное право подать в суд на врачей, совершивших насилие над его личностью, признав сумасшедшим абсолютно здорового психически человека.  Вот в этом и нестыковка наших с вызывающими целей.
- … его действия попадают под статью «Пьяное хулиганство», - заканчивает фразу врач. – Если он буянит – вызывайте милицию!
«Оса» гневно раздувает ноздри, краснея щеками от невыплеснутой злости. Милицию вызывать страшно – это, как минимум, грозит штрафом, способным подорвать материальную базу семейного бюджета. И это будет уже не смятая «сотка», брезгливо сунутая медику.
- Это… вы кто вообще? – приподнимается на диване здоровяк, морщась. Воображаю, что он сейчас чувствует.
- Мы – «Скорая помощь», - вежливо отвечает Анна Викторовна. – Скажите, пожалуйста, у вас жалобы на здоровье есть?
- Ты их, что ли, вызвала, бл…та? – интересуется пациент у супруги, игнорируя вопрос. – Я ж тебя сейчас в землю… и-и-ик!
А икнул он и правда звонко, следом последовала отрыжка, а следом – выплеск рвотных масс на пол.
- Morbos avsi , - вполголоса говорит Серега, брезгливо отступая на шаг. – Перепил.
- Vere, in vino veritas , - соглашаюсь я.
Родня смеряет нас подозрительными взглядами. Мы так частенько перебрасываемся на вызовах латинскими выражениями - непонятность речи удерживает окружающих от комментариев и советов.
Подождав завершения рвотного акта, Анна Викторовна бегло опрашивает лежащего. Да и так все понятно, делает она это более для успокоения совести – если исключить мат и жаргонные словечки, то и дело выпадающие из нестройной речи подопечного, он ориентирован и во времени, и в пространстве, и в происходящем. Пьет регулярно, ибо работает грузчиком в одном из цехов местного хладокомбината, зарабатывает хорошо и «расслабляется» после десятичасовой переноски мяса на полную катушку. Действительно, является бывшим боксером, имел несколько ЧМТ. Но психозом тут и не пахнет – максимум, что мы имеем на момент осмотра, это посттравматическая энцефалопатия. С этим никто не госпитализирует.
- А зачем жену бьете? – спрашивает врач.
- Задолбала…
- Сам задолбал, скотина! – тут же взрывается криком жена. – Я тебя…
- Выйдите, пожалуйста, - резко говорит Анна Викторовна. – Вы мешаете мне разговаривать с человеком!
Кое-как, осыпаемые руганью и угрозами, мы с Серегой исхитрились вытолкать гомонящих женщин в кухню. Белобрысый ушел сам, смерив нас прищуренным взглядом. Ой, что-то затеял паренек, чует моя печень.
- Достала она, ее мать, со своими воплями, - поделился впечатлениями бывший боксер. – С мужиками дернем после смены – орать начинает. Деньги приношу, ей все мало, все, б…дь, недовольна! Это ей эта п…да старая по ушам ездит, знаю! Я им обеим бошки…
- Не надо ничего им обеим. Вы лучше успокойтесь сейчас. Скандалы ни к чему хорошему не приведут, сами понимаете.
- Я их, что ли, начинаю? - недовольно пробурчал мужчина, потирая переносицу. – Эта… верещит, как укушенная.
- Скажите, вы спать хотите? – вкрадчиво поинтересовалась врач.
- Да какой тут сон – над ухом орут!
- Давайте мы вам таблетку дадим – заснете. И выспитесь, как следует, и мешать никто не будет.
- Димедрол, что ли? – скривился дебошир. – Не увлекаюсь.
- И не надо, - кивает Анна Викторовна. – Нет, не димедрол.
Она полезла в карман, доставая коробочку с НЛС, где помимо наркотиков лежали конвалюты с феназепамом.
Я незаметно выдохнул, расслабляя напряженную ногу. Если согласился на прием препарата, значит - драка отменяется. А иногда, только услышав про таблетки или что еще, подобные товарищи просто пышут агрессией. И то ладно. Удовольствие невелико – кувыркаться с боксером, пусть и в отставке. Мы, несмотря на физическое здоровье, черных поясов по дзюдо не получали.
Меня сзади требовательно дернули за рукав. Дергал неугомонный белобрысый юноша, настойчиво звавший меня в прихожую. Закатив страдальчески глаза, я направился за ним.
- Что вы ему дали? – тоном профессионального следователя спросил парень, сверля меня взглядом.
- Таблетку, чтобы заснул.
- Какую?
- Название «феназепам» тебе  что-то скажет?
- Что вы всякое фуфло суете? Колите ему аминазин!
Я повторно смеряю юнца взглядом. Профессор, честное слово. Выучил умное слово. На алкогольное опьянение нашему клиенту только сверху аминазина и не хватает. Чтобы давление сразу в ноль рухнуло. Если вообще  в минус не пойдет…
- Мы как-нибудь обойдемся без твоих советов по поводу того, что и как надо делать, ладно?
- Вы вообще что-то в лекарствах понимаете, а? – язвительно интересуется белобрысый. – Я лучше вас знаю, что надо! Врачи хреновы, кто вам дипломы дал?
- Тот, кто не дал тебе, - теряя терпение, отвечаю я. – Еще вопросы есть?
- Сейчас будут, - торжествующе отвечает мой собеседник, торопливо нажимая кнопки на сотовом.
А, ну, давай, давай. Я неторопливо поворачиваюсь и ухожу обратно в комнату, где Анна Викторовна уже встает, оправляя смявшийся халат. Пихаю Серегу локтем:
- Смотри, сейчас цирк будет…
Тот понимающе кивает.
В комнату врывается парень, держа на вытянутой руке сотовый, и буквально впихивает его в руки опешившей Анне Викторовне.
- Это что такое?
- Поговорите, - зло улыбаясь, цедит паренек. – Сейчас вам все разъяснят.
Я изо всех сил сдерживаю непрошенную улыбку. Обожаю такие сцены. Люди, пытаясь нас запугать, не знают тонких нюансов в организации психиатрической помощи в нашем городе. Психоневрологический диспансер и психиатрическая бригада – это две разные вещи. Хоть мы и тесно сотрудничаем с ПНД, но подчиняемся все же «Скорой помощи», и чужое начальство нам не указ. Недовольствующие обыватели об этом, увы, не осведомлены, поэтому часто возникают вот такие вот коллизии.
- Я слушаю, - говорит врач. – Это врач «скорой помощи» Сташкина… Борис Сергеевич, вы, если не ошибаюсь? Нет, не повезем. Нет, тут ничего нашего нет, только алкогольное опьянение. Что? И не просите. Да потому! Я никогда не напишу такой чуши в сопроводительном.
Она помолчала, слушая невидимого абонента. Я наблюдал, как по лицу белобрысого пошли красные пятна.
- Борис Сергеевич, теперь послушайте меня. Это ваше личное дело, кому вы что обещали. Да. Меня это не касается. Все, разговор на эту тему окончен!
Анна Викторовна протянула сотовый пареньку.
- Как отключить?
Надо было видеть его лицо! Он-то по наивности полагал, что соединил нас с нашим непосредственным руководством, и уже видел, как оно нас по полу размазывает. Бедняга...
Мы вышли из квартиры, в гордом одиночестве. За Серегиной спиной грохнула дверь, едва не отдавив ему пятку. Серега резво обернулся, дабы грохнуть по двери в ответ, но наткнулся на угрожающий взгляд врача, и опустил занесенный было кулачище.
- С кем общались? – осведомился я, пока мы спускались по лестнице – от повторной поездки в архаичном лифте мы молча и коллегиально отказались.
- Щетинник это, - отмахнулась Анна Викторовна. – Достал уже. Берет этих алкашей под патронаж, а ответственность на нас хочет спихнуть. Уж сколько раз я ему твердила…
Понимающе киваем. Доктор Щетинник, заведующий вторым отделением, является известной среди нас и не самым лучшим образом зарекомендовавшей себя личностью. Давно не секрет, что в своем отделении он не только лечит профильных шизофреников, но еще и капает от различной этиологии интоксикации алкоголиков и наркоманов, содержит нежелающих идти в армию и в тюрьму за преступления разной степени вредности. Небесплатно, разумеется. Это, конечно, его личное дело, но вот брать за сё ответственность на себя у нас желания нет. Одно дело, когда человек обратился сам – тогда ответственность за выставленный диагноз и лечение целиком и полностью лежит на враче отделения. А если товарища доставила «Скорая» - разговор другой, ответственность падает на врача выездной бригады. И наш любимый завотделением в любой момент, коль возникнут вопросы, может широко развести руками и ответить: «Я что? Мне психбригада этого человека привезла с таким вот входящим диагнозом, я обязан его был положить под наблюдение. Все вопросы к «Скорой».
А на кой нашей Анне Викторовне эти вопросы?
Машина, прикорнувшая фарами к роскошной гортензии, растущей возле первого подъезда,  встретила нас монотонно бубнящим голосом, зачитывающим жутко интересные подробности по сбору зерна в крае за последний месяц.
- Палыч, скотина, - свирепея, сказал Серега. – Я его убью!
- А я закопаю, - добавил я, демонстративно разминая кулаки. – Кандидат в депутаты, твою мамашу!
- Мальчики, - безнадежно позвала нас врач. – Подождите!
Morbos avsi (лат.) – птичья болезнь.
6 Vere, in vino veritas (лат.) – правильно, истина в вине.