Автобусная остановка на улице Каштановой, выхваченная из темноты светом «ГАЗельных» фар, зевнула нам равнодушной пустотой, без малейшего намека на человеческое присутствие среди многочисленных пустых пивных бутылок, искалеченных раздавленных окурков и причудливо извитых презервативов, щедро рассеянных под бетонными сводами и оригинально надетых на обломанные ветки бузины, обнимающей здание остановки сзади.
- Будет встречать на автобусной остановке, - ядовито процитировал диспетчера Серега. – И почему я такой доверчивый?
Я молча уставился в открытое окно.
Данная остановка была конечной и представляла собой небольшую бетонную площадку, стиснутую практически со всех, кроме въезда, сторон подступившим к небольшому ограждению из дикого камня, лесом. Мрачные черные в наступившей темноте кроны вознеслись высоко вверх, нависая над нашей машиной, как великаны из страшной сказки. Лишь с одной стороны их подсвечивала поднимающаяся где-то за горами луна. Естественно, ни одной машины и ни одного человека здесь не было. Да и вообще, сам вид остановки говорил о том, что сюда заросла народная тропа еще лет пять назад, когда отменили рейсовые автобусы, заменив их маршрутными такси и которые селяне научились перехватывать за полкилометра отсюда, около местного сельпо.
Слева лес резко вскидывался вверх, потому как рос на серьезного наклона горе, упиравшейся в звездное небо, подернутое легкими тучками, едва видными в зыбком лунной свете.
Над нашей головой со скрипом завертелись «мигалки», и динамик, повинуясь нажатию пальца Анны Викторовны, несколько раз раздраженно крякнул, пронзая затихший лес громким неприятным звуком. Серега распахнул дверь салона и выпрыгнул наружу, с наслаждением хрустя затекшими суставами.
- Может, очередной «лажняк»? – с надеждой поинтересовался он.
Словно опровергая его слова, из-за дерева показалась фигура, быстрой походкой направившаяся к нам.
- Вы из «психушки»? – спросила женщина, вложив в последнее слово слоновью дозу презрения. – Долго едете!
- Мы со «Скорой помощи», - холодно ответила Анна Викторовна. – Психиатрическая бригада.
- Да мне все равно. Это я сделала заказ.
- Заказы в ресторане делают, милая.
- Может, потом своими нравоучениями займетесь? – окрысилась пришедшая. – Там ваш больной мне весь дом разнес, пока вас где-то носит!
Я с любопытством посмотрел на жену больного. Внешне – женщина как женщина, одета довольно просто, на ногах серо-грязные кроссовки, ярко гармонировавшие с чернильно-черной юбкой, отороченной болтающейся снизу бахромой (Серега называл такие предметы туалета «занавесками»), на голове клетчатый платок, стянутый узлом у узкого подбородка. В принципе, в свой четвертый десяток лет выглядит неплохо, лишь злое выражение лица портит так удачно складывающееся при первоначальном осмотре впечатление. Злость ее, разумеется, объяснима – психбольной дома, периодически вылетающий из ремиссии, способствует атрофии толерантности к его фокусам даже у памятника. Однако вектор приложения ее ошибочен – не мы являемся виной тому, что о болезненном состоянии своего мужа она заявила тогда, когда он дошел в обострении до того, что перестал понимать слова. Впрочем, проводить сейчас просветительскую работу нет смысла – ситуация не та.
Врач выбралась из кабины, расправляя халат. Ростом наша Викторовна невелика, а жене больного оказалась и вообще по грудь. Презрение во всем облике вызывавшей только усилилось.
- Что, вас только двое? – спросила она, окатывая нас взглядом профессионального работорговца. – Можете не справиться. Раньше другие приезжали, поздоровее.
- Раньше люди на деревьях жили, - оборвал ее я, уязвленный подобным отношением к себе и своей комплекции человека, вызвавшего нас для помощи. – Может, отложим ностальгию на потом? У вас там, если не ошибаюсь, больной буянит?
Взгляд, который я получил в ответ на свою отповедь, проинформировал меня, что одним кровным врагом на свете у меня стало больше. И пусть его. Женщина молча развернулась и зашагала к лесу.
- Идти далеко? – спросила у удаляющейся спины Анна Викторовна.
- Далеко, - раздался ответ.
- Доктор, сидите в машине, - предложил Серега. – Мы его притащим, а там уж и посмотрите.
Я согласно закивал. Толку от нее, если назревает драка, будет немного, а идти по ночной лесной тропинке, да еще и под уклон, мы с ней будем не меньше часа. Наш клиент успеет за это время три раза смотать удочки. Что чревато повторным вызовом, в более позднее время.
Анна Викторовна окинула нас подозрительным взглядом.
- Ладно, только без мордобоя… лишнего.
- Обижаете, доктор. Мы теперь смирные, будем бить только с вашего разрешения.
- Чешите давайте, - фыркнула врач, поворачиваясь к машине.
Мы вдвоем, рассовав по карманам вязки, направились к ограждению остановки, в котором зияла черная брешь, выломанная неведомым титаном. Прямо от нее куда-то под гору уходила утоптанная полоска, с естественными ступенями, образованными торчащими там и сям древесными корнями. Их, правда, я сумел рассмотреть, только когда внизу щелкнул фонарик. Склон был довольно крут, и мы, стараясь не чертыхаться, направились за бодро идущей женщиной, освещавшей дорогу (в основном, правда, себе).
Впереди журчала невидимая вода, и я почувствовал под ногами подгибающиеся доски шаткого мостика, который разлегся поперек оврага неведомой высоты. В воздухе ощутимо запахло сыростью и грибами. Я содрогнулся, представив на секунду, как мы будем тащить через это все беспросветное безобразие упирающегося больного. Лес вокруг чернел своей ночной темнотой, а призрачный свет луны, пробивавшийся временами сквозь лиственные шапки деревьев, лишь усиливал эту темноту. Где-то за мной звучно споткнулся Серега, пробормотав что-то похожее на «у-у, б…дь».
Наконец за деревьями замерцал тусклый огонек, знаменующий конец нашего путешествия.
- Он вооружен? – вполголоса спросил я.
- Не знаю. Дома сидит.
- А что послужило поводом к вызову?
Женщина приостановилась, чтобы окатить меня очередным уничтожающим взглядом.
- Вы издеваетесь, юноша? Он психически больной!
- И что? Не все психбольные подлежат госпитализации, тем более – недобровольной. Для этого должны быть четкие показания.
- А то, что он наср…л мне на белье, ничего? – ядовито спросила жена. – То, что вчера весь день с бутылкой по огороду бегал, пожар тушил какой-то – нормально?
- Это не агрессия, а девиантное поведение, - пожал плечами я. – Для недобровольной госпитализации этого мало. Вам следовало обратиться к участковому психиатру за направлением, а потом уж вызывать нас.
- Ну и..?
- Если сейчас мы сочтем его не опасным социально, мы оставим его дома, - злорадно сказал я. Не люблю хамства, особенно в мой адрес, и особенно со стороны вызывающих. – А вы завтра потопаете к участковому. Вам ясно?
- Ясно. А если я вашему главному врачу позвоню и все это расскажу?
- Звоните, - насмешливо ответил я. – Мы действуем строго по закону и согласно своим функциональным обязанностям.
Откуда-то издалека раздался звон разбитого стекла.
- Антон? – подал голос невидимый в темноте Серега.
- Пошли, - согласился я, отстраняя свою оппонентку в сторону.
Мы кинулись вверх по тропинке, преодолев последние метры спринтерским бегом. Дорогу нам преградила калитка, сколоченная из набранных здесь же, в лесу, веток – Серега, не останавливаясь, пнул ее ногой, заставив отлететь в сторону и снести что-то, загрохотавшее железом о железо. Двор небогатого лесного домика, скупо освещенный забранной в сетку лампой накаливания, был пуст, за исключением дровяного сарая и давно заброшенной собачьей будки. В дальнем углу, граничащим с лесом, была навалена гора всякого хлама, возвышавшегося почти на голову выше меня; среди лежащих вповалку ведер, ободов от бочек, старых грабель и различного бесформенного мусора совершенно неожиданно смотрелись пять горшков с цветами, установленные в ряд на лежащей горизонтально доске – этакий островок порядка среди моря хаоса. С веранды, окаймляющей домик, в нашу сторону тянулись клубы гадко пахнущего дыма. Мы, ругаясь, принялись растаскивать в стороны висящие на натянутых веревках простыни и одеяла, скрывавшие от нас источник возгорания. Им оказалась куча сложенной вразнобой сырой одежды, поверх которой тлели запаленные нашим клиентом щепки. Сам больной сидел около своего импровизированного очага на корточках, по-птичьи разведя худые колени в стороны и уперев узкий подбородок в ладони, задорно дул на тлеющие угольки, с вполне понятным намерением из искры возродить пламя. В метре от него весело занимались огнем половицы, на которых поблескивали осколки и металлический остов раскоканной керосиновой лампы.
- Идиот чертов, - ругнулся Серега, сдирая с веревки одеяло и накрывая им горящий настил. – Живым сгореть хочешь, дегенерат?
Больной сумрачно посмотрел на нас, вряд ли понимая суть сказанного. На вид ему было лет так пятьдесят, что могло быть как истиной, так и глубоким заблуждением. Волосы на голове были пострижены щетинистым седым ежиком, равномерно торчащим и на макушке, и на висках – скорее всего, они периодически сбривались наголо, дабы не обращаться к услугам парикмахера. Через темя проходил рваный шрам, напоминающий чем-то букву «К», к которой зачем-то пририсовали еще одну палочку сверху. Колоритный тип. Худой, как мумия Тутанхамона, половина зубов во рту отсутствует, остальная половина, судя по виду и кариозным пятнам, близка к тому, чтобы отсутствовать тоже. На ногах у него красовались плотные зимние джинсы, заправленные в резиновые полусапожки – абсолютно по сезону, что и говорить, зато худой торс был облачен в пропитанную потом, некогда белую майку на лямках, ныне выглядящую так, словно ей три года подряд чистили карбюратор «Москвича».
- Что, дружок, замерз? – примиряюще спросил я, опуская руку в карман и сжимая вязку в кулаке.
- Ы-ы-ы-ы, - ответил «дружок», демонстрируя щербатую анти-голливудскую ухмылку и вызов всем рекламам зубных паст одновременно. – А фо? Они скафали – хелни, я и хелнул.
- Вот и молодец. Только дом поджигать не стоило.
Серега занял позицию сзади и справа больного.
- Тебе зовут как?
- А фо? – задал повторно свой вопрос больной. – Они скафали…
- Уже в курсе. Но, все-таки, звать-то тебя как?
- Гыыыы, - неизвестно чему порадовался пациент, удивительно проворно вставая. – Менты. Менты!
- Нет, не менты, дорогой, но поехать с нами, думаю, придется.
- Нееее, - мотнул головой поджигатель и уверенно направился в дом.
- А ну, погоди, - я взял его за локоть, совершая грубую ошибку – локоть тут же распрямился, и ребро ладони совсем чуть-чуть не достало до моего кадыка, больно двинув меня по грудине.
- Держи!!
Серега прыгнул, хватая его за вторую руку – и согнулся, взвыв зверем, потому как получил хлесткий удар в колено. Я, пересилив боль и нездоровую муть перед глазами, перекинул руку через шею больного – оказывается, лишь для того, чтобы непостижимым образом оказаться на затоптанном грязными ногами деревянном полу веранды. Сзади меня что-то звучно грохнулось, заставив доски заскрежетать о сдерживающие их гвозди, и рассыпалось яростным матом, производимым, несомненно, Серегиным голосом. Я по-черепашьи развернулся, наблюдая, как наш хилый пациент придавил моего напарника своим птичьим весом и уверенно сдавливает ему глотку, после чего, выдернув из кармана вязку, я перекинул через его голову и крепко натянул. Больной тут же забыл о Сереге, вцепившись в материю, но разорвать ее не смог и через шесть стандартных секунд грянулся о пол, увлекая за собой меня.
- Вот… вот… вот же сука, а… - потрясенно бормотал мой напарник, отплевываясь. – Вот же гнида…. за глотку, тварь…
- Да хватит причитать, вяжи руки быстрее, - прикрикнул я, упираясь коленом в неподвижное тело,  - пока он…
Обычно «странгуляционная терапия», как мы именуем ее в нашем узком кругу, актуальна минуты две-три после ее применения – как раз хватает для того, чтобы обмотать руки бессознательного буяна. На сей раз она оказалась неожиданно кратковременной – я, опрометчиво ослабив вязку, осознавал свою вторую за этот вызов ошибку уже в полете в направлении заставленного стеклянными банками фанерного шкафчика в углу веранды.
- Антоха!!!
Что-то с диким звоном разлетелось за моей спиной и забарабанило мне по голове.
- Руки держи! – заорал я, отряхиваясь и торопливо выбираясь из угла.
Больной наш в этот момент, легко, словно танцуя, укладывал моего Серегу на пол элегантным броском через бедро. Серега взвыл, когда его пленная правая рука стала выкручиваться в неестественной плоскости – но в этот миг пациент ослабил хватку, потому как снова поймал вязку под щитовидный хрящ и, несколько раз конвульсивно дернувшись, вместе со мной рухнул на пол. Я обхватил его бедра своими, сдавливая их насколько мог.
- Серег, быстрее! Мотай, пока не очухался!
Замотать напарник не успел – больной пришел в себя как раз тогда, когда он принялся за вторую руку, но я, наученный одним ударом и двумя падениями, был начеку. Очередной взбрык тщедушного тела оказался неэффективным. Я снова натянул вязку:
- Задушу, гаденыш! Лежать! Лежать!!
Где-то за моей спиной Серега, усердно пыхтя, обматывал руки буйного пациента своей вязкой. Тот еще раз вяло дернулся, но уже без прежнего пыла, видимо, сообразив, что успеха не достигнет.
- Все, - сказал напарник где-то над моим ухом. – Готов, засранец.
Он смачно сплюнул в сторону чадящего тряпья и, повертев головой по сторонам - жена больного в поле зрения отсутствовала - от души пнул по ребрам лежащего.
- Это тебе за сопротивление, сука!
Тот взревел, пытаясь вырваться – утихомиривать его нам пришлось совокупными усилиями. Успокаиваться больной не желал, орал дурным голосом, суча несвязанными ногами и грохоча резиновой обувью по доскам.
- Души, Антоха! - отчаянно закричал Серега. – Не угомоним же!
- А хрена ноги распускал, балда? - зло прошипел я, снова натягивая вязку.
Терапия возымела действие. Пока клиент лежал в беспамятстве, Серега, виновато шмыгая носом, быстро протянул вязку между худых ног, делая скользящий узел. Это для особо брыкучих – одно движение руки затягивает матерчатую ленту в районе колен больного, лишая его возможности сбежать или пинаться.
Кряхтя, мы вдвоем принялись поднимать лежащего. Получалась это у нас, если откровенно, не ахти. Внешне больной пребывал в обмороке, однако при попытке придать ему вертикальное положение добросовестно поджимал ноги, повисая тяжким грузом на наших руках.
- Что ж ты издеваешься, гад? – прорычал я. – Вставай, ну!
- Ой… вы что, справились? – раздалось за нашими спинами.
- Как видите, - пропыхтел я. – Он у вас… да брось его пока! Он у вас всегда такой проблемный?
- Ну…да, - замялась женщина, нервно теребя узел платка. – Его всегда с милицией забирают. Он то в лес убежит, то вилами дерется, один раз вообще – ружье где-то нашел, в подвале. Хорошо, патронов не было. Милицию только боится вот.
- Так какого же вы сначала… - гневно начал Серега, но я оборвал его, громко закашлявшись.
- Уважаемая, потушите костер! Он вам всю одежду испоганит.
- Да уже испоганил, - жена расстроено всплеснула руками, раскидывая кроссовкой тлеющие щепки.  – Старье это – откуда только выволок, не знаю. И все поджигает… все поджигает! Я уж оставлять его боюсь – вернусь, а дома не будет. Паразит такой…
Сейчас, после того, как угроза миновала, ее словно подменили. Злость исчезла с лица, уступив место унылой усталости, а лоб, полускрытый челкой, кое-где, как можно было разглядеть в свете лампы, украшенной седыми волосками, пересекала горестная морщина. У меня просто язык не повернулся высказывать ей претензии сейчас – даже после нашего кувыркания с декомпенсированным психохроником. Не представляю даже, каково ей здесь одной,  в лесу, жить с деградированным асоциальным мужем, который в любой момент может из человека превратиться в демона.
- А почему в интернат не сдаете? – понизив голос, спросил напарник – видимо, проникся тоже. – Он же у вас… сами понимаете. Его лечи – не лечи…
- Знаю, - грустно сказала жена. – Знаю. Да жалко его… Сгноят ведь там.
Тоже, правда, которой нечего противопоставить. Судьба человека, канувшего в интернат – это судьба человека, сиганувшего с обрыва головой вниз.
Мы помолчали, пока жена растаскивала обгорелые вещи и выметала осколки разбитой лампы.
- Ладно, Сереж, побрели, что ли? Очнулся, дружок?
Больной, прислоненный нами к ограде веранды, смотрел на меня бездумным взором.
- Они скафали – хелни, я и хелнул.
- Правильно сделал,  - серьезно кивнул я. – Ты настоящий мужик, по-мужски поступил. Ну что, пойдем, дорогой?
- Нееее….
- Так, старая песня начинается, - вздохнул мой напарник. – Не пойдет он. Впрягайся чего уж.
- Женщина! – крикнул я.
Обратная дорога была куда как тяжела – клиент, коего, как выяснили, звали Василием, идти категорически отказался. Впрочем, это уже не первый пациент, которого мы тащили с вызова на манер убитого на охоте тигра. Нет, к шесту, конечно, не привязывали – мы обернули его в одеяло, обмотали его концы вокруг рук и, шипя сквозь сжатые зубы, поволокли тяжелый сверток к калитке. Супруга шла перед нами, освещая нам дорогу. Я, несчастливо державший ноги, то и дело спотыкался о неровности тропинки, потому  как в темноте, разбавленной взблесками фонарики, не видел практически ничего. Перед мостиком мы опустили наш кокон на землю, тяжело дыша и растирая опухшие покрасневшие ладони, украшенные отпечатками врезавшейся ткани.
- Вась, не хочешь сам пойти, а?  
- … я и хелнул, - донеслось из-под одеяла.
- Кто бы сомневался, - раздраженно отозвался Серега. – Статью в газету напиши об этом! И о том, как хернул, и о том, как я из-за тебя позвоночную грыжу заработал!
Я промолчал, с тоской взирай на склон, по которому сейчас предстояло карабкаться. Бедная моя спина, бедные мои руки!
Мы, крякнув, снова подняли тяжелый сверток и начали восхождение. Почувствовав смещение относительно линии горизонта, Василий снова принялся хулиганить, пиная ногами одеяло и периодически попадая мне по пальцам.
- Все, сил моих нет, - простонал я. – Серег, за убийство сколько дают?
- За убийство таких – благодарность в приказе, - зло ответил напарник. – Вот же вредный, паразит!
Жена промолчала, покорно освещая нам дорогу. Мы, совершив последний рывок, натужно кряхтя и дыша не лучше астматика в статусе, выволокли пациента на остановку и бросили одеяло на асфальт. Я, сопя, снова принялся тереть ладони, рассматривая багровую полосу, пересекающую их наискось.
- Всю шкуру ободрал…
- Проблемы были? – поинтересовалась, подходя, Анна Викторовна.
- Никаких. Даже сам идти захотел, только вот устал дорогой, пришлось тащить.
- Женщина, вы мне нужны, - сказала врач, доставая карту вызова. – Когда все началось?
Пока они общались, мы с напарником распаковали Василия, схватили его за подмышки и понесли по направлению к открытой двери нашей машины.
- Сам зайдешь или тебя закинуть? – риторически спросил Серега.
После ответа (пациент в очередной сказал, что в точности выполнил указания голосов и что-то «хелнул») мы заломили ему руки и повалили лицом на носилки. Я, взяв широкую вязку, приберегаемую для подобного контингента, обмотал ему ноги, заключив каждую в кольцо, и затянул узлом на станине откидного пандуса носилок.
- Все, братец, приехали. Серег, перекурим?
- Можно, - согласился напарник, доставая пачку. – Убери свою гадость, я сегодня добрый.
Хмыкнув, я пожал плечами, вытянул иностранную сигарету из его запасов, щелкнул зажигалкой и выпустил струю дыма в открытую дверь.
- Курим, молодые люди? – ехидно поинтересовалась врач, возвращаясь к машине. Женщина, судя по всему, с нами ехать не собиралась – поговорив, она растаяла в ночной темноте. Мы опасливо вынули сигареты изо рта, ожидая очередной нахлобучки.
- Да ладно, Анна Викторовна, не пьем же.
- Ваше счастье. Кстати, могу вас порадовать – вы молодцы.
- В смысле? – недоверчиво вопросил Серега. Уж кто-кто, а наша врач не склонна попросту рассыпать похвалы. – Чего мы такого сделали?
- Вдвоем скрутили и притащили бывшего тренера по самбо, - насмешливо произнесла Анна Викторовна. – Жена его мне рассказала, что в прошлый раз он бригаду и наряд милиции как котят расшвырял – а их пятеро было. Так что, гордитесь, орлы…
Она, посмеиваясь, полезла в кабину, а мы так и остались с полуоткрытыми ртами.
- Антоха… - слабым голосом произнес напарник.
- Молчи, - выдохнул я. – Твою ж мамашу в печень, супруга траханная! И молчала же! Да он нас мог там на клочки порвать! А я-то еще думаю, где он так руки выкручивать научился!
- А фо? – донеслось с носилок.
- Не твоего ума дело! – рыкнул Серега. – Нет, ты понял, как она нас подставила? Ну, курва!
Я несколько раз нервно затянулся, чувствуя, как дрожат мышцы рук. Да-а, давно мы так не встревали. Впрочем, понимаю, почему жена больного промолчала – зная, что из себя представляет наш пациент, я бы лично, на пушечный выстрел к нему не приблизился без милиции. У них хоть дубинки есть! А пока бы мы ждали приезда опергруппы, Василек бы благополучно спалил бы лесную избушку и себя вместе с ней. Все понятно – но какому риску подвергались мы! Оба стали бы калеками, это в лучшем случае, все по той причине, что эта жена лешего, пожалела, видите ли, своего дуркующего муженька, зараза! А нас кто пожалел?
Пока я скрипел зубами, Серега, выудив еще одну вязку из раковины, торопливо примотал Василия к носилкам дополнительно, пропустил ленту ему под мышками.
- Все, успокоились? – миролюбиво поинтересовалась доктор в окошко переборки. – Едем?
Мы хором пробурчали что-то, что могло сойти за согласие. Собственно, вина наша и только наша. Сами полезли, очертя голову, не расспросив вызывающую. Викторовна бы, кстати, сначала все же собрала бы анамнез и, разумеется, вызвала бы наряд милиции. А мы, дурьи головы…
Дорогой назад мы молчали. Что-то бормотало радио, грохотали носилки, позвякивал железом ящик с хирургией, на перекладине, предназначенной для крепления капельниц, перезванивались, периодически сталкиваясь, два крючка из гнутой проволоки, сооруженные в свое время для того, чтобы вешать на них флаконы. Да Василий регулярно нарушал наше молчание докладом о том, что он в точности выполнил загадочное поручение своих загадочных собеседников.  Мы привычно не обращали внимания, пялясь в окна и периодически бросая взгляд на узлы вязок – не размотался ли?
Машина выбралась на приморскую трассу. На колыхающихся во тьме гребешках волн плясали блики лунного света, превращая ночное море в волшебную долину, бескрайнюю, манящую и сказочно красивую. Где-то вдалеке светились несколько огоньков рыболовных катеров, вышедших на ночной лов, а правее от них вспыхивали и гасли проблески стробоскопа и цветные светлячки иллюминации – катамаран «Рапан» с ночной дискотекой на палубе вышел на свою очередную, трехчасовую, болтанку по волнам.
- Веселятся, наверное, - задумчиво произнес Серега, смотревший туда же. – И Ленка там моя сейчас, тоже…
Я кивнул. Серегина благоверная работала на вышеупомянутом катамаране официанткой, причем зарабатывала, к его искренней досаде, гораздо больше его самого, работая только ночами. Напарник с ума сходил каждый раз, когда она уходила на смену – будучи от природы жутко ревнивым и неспокойным, он каждый раз рычал от злости, представляя, сколько алкоголизированных и наглых «золотых мальчиков», просаживающих там за вечер четыре Серегиных зарплаты, будут откровенно пялиться на стройные Ленины ножки, глубокий вырез униформы, отпускать пьяные сальные шуточки и пытаться ухватить за ягодицу…
- Они мне сказали хелни – я и хелнул, - поддержал разговор пациент.
- Да что хернул-то? – не выдержал я. Не то, чтобы меня сильно интересовали подробности, но надо же как-то отвлечь Серегу от грустных мыслей.
Вася замолчал, переваривая вопрос, и неожиданно ответил:
- Фо-фо! Яйца, фо…
- Какие еще яйца?
- Фвои.
Мы переглянулись.
- Стоп, Васек, еще раз – кому ты что хернул и когда?
- Они сказали – хелни…
- Это мы уже слышали! – перебил Серега. – Что ты там с яйцами сделал?
Больной промолчал, пожевал губами.
- Нееее….
- Сережа, - тихо сказал я. – У меня вдруг появились очень поганые мысли. У тебя тоже?
- У меня тоже. Ну-ка, щелкни свет!
Он, чертыхаясь, принялся разматывать вязки, фиксирующие больного к носилкам. Мы вдвоем, я – придерживая, он – толкая, перевернули Василия на спину, после чего я уперся коленом ему в грудь, сдерживая возможные акты агрессии, пока Серега в тылу, зло сопя, расстегивал пуговицы на грязных джинсах больного.
- Ты когда мылся в последний раз, обормотина? – донеслось до меня. – Если от тебя что-то подцеплю, дом свой продашь, чтобы я… аа-а-а-а, Антоха!!
Я рывком повернулся, ожидая увидеть коварный финт ногами бывшего самбиста, снова травмировавшего моего напарника – но увидел целого и невредимого Серегу, с выпученными глазами, тычущим трясущимся пальцем в область паха больного.
- Вот… вот же твою мать… да что же это такое, а?!
Следуя указующему персту, я опустил глаза – и сглотнул, не веря им. Все бедра психбольного, а также внутренняя поверхность джинсов были покрыты толстой темной коркой засохшей крови, да так обильно, что ткань заскорузла и с трудом гнулась. Мошонка была распорота чем-то острым и казалась сдувшейся с одного бока, потому что яичко там отсутствовало, и, судя по тянущимся в область колена, чудом не разорвавшимся сосудам, находилось где-то там.
- Мама моя дорогая, - проблеял я. – До-октор! Анна Викторовна!!
В окошке показалось лицо нашего врача.
- В чем дело?
- У нас ЧП – больной себе яйца распорол…
Машина остановилась, Викторовна торопливо перебралась в салон, разматывая тонометр. Впрочем, в панику не впала – то ли у нее, как у женщины, отсутствовала чисто мужская реакция на такую травму мужского достоинства, то ли, что наиболее вероятно, с чем-то подобным она уже сталкивалась.
- Давление держит, - сухо сказала она, вынимая из ушей дужки фонендоскопа. - Тонометр оставляю, контролируйте гемодинамику каждые пять минут. Будет жаловаться на боль – наркотики оставляю тоже. Руками попрошу ничего там не трогать, если у вас нет в кармане, случайно, диплома хирурга.
Мы, словно в ступоре, пялились на абсолютно спокойно лежащего больного, краем уха фиксируя хлопанье двух дверей.
- Николай Павлович, первая больница, приемное, - донесся ровный, словно ничего и не случилось, голос врача. – Быстро, с мигалкой. В пробках не стоим.
Машина рывком дернулась с места, заставив нас схватиться кто за что. Палыч, вероятно, проникся ситуацией, раз превысил свой обычный скоростной барьер и даже не поинтересовался, какие, на ночь глядя, могут быть пробки.
- Они мне сказали – хелни… - осклабился Василий, смотрящий на меня невинным взором праведника.
- А ты и послушался, дурачок, - печально сказал я. – И разворотил себе спермокомбинат. Бедолага.
- Не завидую тебе, когда придешь в себя, - поддакнул с крутящегося кресла Серега. – По мне, так лучше бы тебе и дальше дурковать, Вася. Честное слово…
Машина неслась по пустой трассе, разбрасывая синие дрожащие огни мигалки на задремавшую в теплоте летней ночи окрестную зелень и мокрые морские камни.