- Я хочу силиконовую грудь, - слова Анжелы прозвучали откуда-то справа, из высокой травы. Ее саму видно не было, но я точно знал, что она лежит рядом, так же тупо уставившись в голубое небо.
     - А где Краснощеков? - проигнорировав реплику по поводу груди, спросил я.
     - Он ползает в радиусе пятидесяти метров и пытается собрать дозовочку поганок, дабы скрасить скучный августовский вечер.
     - Как трогательно, он всегда хочет большего, чем есть на самом деле, - я выплюнул изжеванную травинку, она мешала говорить, - неужели ему мало этого неба и этого милого ветерка, который колышет твои волосы?
     - Я хочу силиконовую грудь, - опять проговорила Анжела, но уже где-то ближе.
     - Ты больная, похотливая самка, и эти слова должны дойти до твоего усохшего от невостребованности мозга, - мне уже не хотелось просто лежать, я потихоньку начинал беситься. Я всегда бесился, когда она говорила что-нибудь в таком духе.
     - Михайлов, я действительно больна, приди ко мне и укуси меня за ягодицу.
     "Какой же у нее сладкий и равнодушный голос", - подумал я и выдернув кусок дерна, бросил в нее.
     - Смотрите сюда, бездельники! Пока вы тут травой кидаетесь, я вон что... - Краснощеков весь дрожал от нетерпения, сжимая в потных ладонях панамку, доверху наполненную небольшими грибками на тонких ножках с желтыми и фиолетовыми шляпками, - не ожидал, что в начале августа удастся набрать.
     - А почему они разные? - задала резонный вопрос Анжела.
     - Одни росли в сырой низине, другие на солнцепеке, - пояснил ботаник-любитель и принялся раскладывать грибы на три равные кучки. Получилось по шестьдесят шесть поганок каждому.
     - Не много ли? - задал я свой коронный вопрос, понимая, что от приема псилоцибина мне сегодня не отвертеться.
     - Нормально, они еще не настоялись, - успокоил меня Алексей.
     - Ну, а само число вас, сударь, не настораживает? - вступила в пререкания Анжела.
     - Можешь отдать один гриб Михаилу, и у вас получится шестьдесят пять и шестьдесят семь соответственно, - съязвил грибник-самоучка, - меня же шестьдесят шесть, наоборот, радует.
     - Хорошо хоть не шестьдесят девять, - вставил я.
     - Нет, это число, насколько я знаю, вам мило, мой бедный друг! - нараспев парировал напарник.
     - Дамы, я вам тут не мешаю? - остановила Анжела словесную дуэль.
     - Ладно, давайте жрать, кому надо запить - вот "Кока-Кола", - Алексей скатал комочек из доброго десятка грибов и, как горькую таблетку, положив на корень языка, отправил в пищевод.
     Мы с Анжелой переглянулись, синхронно вздохнули и отправились в путешествие следом за ним.
     Солнце, невидимым глазу поступательным движением накалывало себя на остроконечные вершины сосен, стоящих на противоположном берегу мутной реки, несущей свои красновато-коричневатые воды куда-то в сторону унылого залива. Я всегда завидовал природе, ее самодостаточности. Глупость школьного образования, называющего составляющие природы - деревья, солнце, воду неодушевленными предметами, как ни странно, положительно сказалось на моем мироощущении, так как все то, чему меня учили в школе, я воспринимал в штыки и, с характерным для юноши духом бунтарства, делал все наоборот. Для меня куда более одушевленными были трава, река, воздух, чем многие люди.
     Мои размышления прервались, благодаря весьма ценному наблюдению - в окружающем меня мире стали происходить какие-то пластические метаморфозы. Корни деревьев начали извиваться вместе с бархатным травянистым покрывалом, которое, поднимаясь от земли, дышало, издавая булькающие хрипы. Вода в реке по своей консистенции стала напоминать сгущенное молоко с сахаром, куда, не разбирая дороги, метнул свое обнаженное тело Краснощеков, подняв в парной вечерний воздух рой пластилиновых брызг.
     Посмотрев на Анжелу, я увидел, что она курит сразу две сигареты.
     - Дашь мне одну? - обратился я к ней.
     - Одну чего? - Анжела недоуменно посмотрела в мою сторону, причем один ее глаз сполз на щеку, а другой сместился к переносице.
     - Сигарету, одну из тех, что ты куришь.
     - Я вообще сейчас не курю, - сказала она и выплюнула травинку изо рта, - фу, какая у тебя, Михайлов, ужасная рожа.
     - Сама далеко не принцесса! - заорал я и, не в силах сдержаться, истерически захохотал. Ко мне присоединился Алексей, который точно ничего не мог слышать, стоя у берега, лепя глиняные снежки и кидая их в нас.
     - Чего-то меня очень сильно расперло, - сквозь смех проговорило то, что было раньше Анжелой, - вот они твои шестьдесят шесть, не настоялись, говоришь?
     - Надо было шестьдесят пять, а ты, глупая жаба, не послушалась, - Краснощеков принялся лупить огромной палкой по воде.
     Я, нетвердым шагом, предусмотрительно раздевшись догола, подошел к напарнику и каким-то чужим, скрипучим голосом спросил:
     - Что ты делаешь, Алеша?
     - Я глушу крупных особей форели! - проржал Алеша и толкнул меня в спину.
     "Хорошо, что успел раздеться", - мелькнуло в моем целлулоидном шаре, временно заменяющем черепную коробку.
     Погрузившись в вязкую воду, я увидел огромное количество пятнистых тел, заканчивающихся треугольными хвостами.
     "Видимо это и есть крупные особи форели", - подумал я.
     - Странно, почему же я вижу, если глаза мои закрыты? - спросил я у ближайшей ко мне рыбы.
     - А ты рот открой, они ведь у тебя во рту! - ответила форель и растворилась в янтарной дымке.
     Я открыл рот и почувствовал как что-то сильно распирает меня изнутри, одновременно чем-то сильно стянуло грудь.
     "Как ремнем", - подумал я.
     Пришел в себя я уже на берегу, где был разбужен громким кашлем и различными утробными звуками. Краснощеков, обхватив меня сзади, обеими руками давил на диафрагму.
     - Ты что, дядечка, рыбкой решил стать? - услышал я голос напарника.
     - Да, я рыба нерукотворная! - полезла из меня чушь.
     - Ты ведь мог утонуть! - голос Анжелы звучал ласково и черты лица восстановились настолько, что я мог ее узнать, - и никогда не увидел бы больше моего голого тела.
     - Именно поэтому я и выплыл, на свете нет других причин из-за которых мне стоило жить! - не знаю, услышала ли она в моем голосе иронию? Судя по блуждающей на ее лице улыбке - нет.
     - Пошли в поселок, на дачу, - Краснощеков швырнул мне джинсы, предлагая прикрыть наготу, - давно пора, что-нибудь на кишку кинуть, да и народ там вовсю веселится.
     Анжела опустилась передо мной на колени, помогая застегнуть непослушную ширинку, а Алексей от души смеялся, так как зрелище было довольно двусмысленным. Грибасы стали, как мне показалось, понемногу отпускать, и я стал вращаться на месте в поисках автомобиля.
     - Она на том конце поля, - показала Анжела куда-то в сторону кромки леса, - ты ехать-то сможешь?
     - Придется ехать, так как идти пешком он вряд ли сможет, - ответил за меня Краснощеков, - приедем, разожжем костерчик, приготовим шашлычок, выпьем легкого алкоголя.
     Жизнерадостность, исходящая от напарника, придала мне дополнительной уверенности, и я смело уселся в свой броневичок.
     Машина медленно ползла на первой передаче по проселочной дороге, и высокая трава шуршала по днищу, а Алексей все говорил и говорил, а Анжела все смотрела и смотрела, а мне не верилось, что уже где-то через неделю я буду в совершенно другом мире, который меня заранее пугал, как пугало все то, с чем я не знаком.
     - Вы уже точно отчаливаете? - спросила Анжела, как будто прочитав мои мысли.
     - Да, визы уже стоят, дело только за билетами, - ответил Краснощеков.
     - Я хочу с вами, но не могу, и от этого мне грустно, - она отвернулась и стала смотреть на проползающие мимо елки. Я молчал, что я мог сказать? Наши отношения изначально бесперспективны, а говорить, что все будет хорошо, на это хватает сил только у Краснощекова.
     - Да ладно тебе киснуть, съездим ненадолго и вернемся назад, ты даже не успеешь его разлюбить, - сказал Алексей, закурил и почему-то тоже замолчал.
     Впереди показался милицейский патруль.
     - Откуда менты в лесу? - спросил я и попытался ехать ровнее.
     - Какие менты, это мой сосед с местными гопниками прогуливается, - презрительно фыркнул Краснощеков и высунул ноги в окно, желая продемонстрировать друзьям детства свою безмерную крутость.
     - Так, что грибасы еще не отпустили? - засмеялся я.
     - Нет, конечно, думаешь побыл рыбкой и баста, все только еще начинается.
     Как всегда напарник был прав, все только еще начиналось. Мы остановились около группы молодых людей, Алексей начал шумно их приветствовать и представлять нас с Анжелой всей честной компании. Я вел себя скромно, продолжая подозревать этих людей в принадлежности к государственной автомобильной инспекции. Правда, эти люди делали неимоверное количество ненужных движений и зрачки их были неприлично расширены, что, в моем понимании, никак не может охарактеризовать блюстителей порядка наших дорог. Об этом весьма ценном наблюдении я с радостью сообщил Анжеле.
     - Ты думаешь гаишники не могут нажраться психодизлептиков? - заронила она новое зерно сомнения в мое и без того растревоженное сознание, - на днях я видела одного сержанта, который, убрав триста поганок, превратился в тапира и, убежав стремительно в кусты, бесстыдно там самооплодотворился.
     Со стороны моей двери я услышал голос и, обернувшись, увидел толстого человечка в махровом разноцветном халате. Человечек был обут в красные, старперские галоши и перед собой катил никелированный сервировочный столик, на котором стояла и издавала приятнейший аромат кружка какао.
     - Добрый вечер. Я Плюш - лучший из соседей Алексейчика, - представился человечек и, сладко зевнув, отхлебнул пахучей жидкости.
     - Можно мне глотнуть? - спросил я и протянул руку к столику.
     - Нет, нельзя, это же мое какао! - как-то обиделся Плюш и попытался отъехать в сторону.
     - Дай ему попить, - возмутился Краснощеков, - ему надо.
     - Ах, надо, тогда конечно, что же ты молчал? - направился ко мне лучший в мире сосед, протягивая чашку с блюдцем.
     - Пойдемте, прогуляемся в лес, сегодня так мило, - защебетала девица в ядовито-зеленом платьице с двумя маленькими кармашками на бедрах.
     Все с радостью приняли это предложение, я загнал машину на территорию краснощековского двора, чуть не врезавшись в поленницу, и мысленно порадовался, что родители друга в городе.
     - Надеюсь, что я не наехал на любимые флокции краснощековксой мамаши, - сказал я Анжеле, помогая закрывать створки ворот.
     - Сейчас не до этого, утром посмотрим, - Анжела накинула крючок из проволоки на ворота, и мы тронулись в путь.
     Как-то внезапно вместе с сумерками начался дождь. Крупные капли с шумом разбивались о зонт, оказавшийся только у предусмотрительного Плюша, и отлетали мне в лицо. Дождь был теплый и ненавязчивый, редкие капли хоть и попадали за шиворот, образуя дорожки, бегущие к ягодицам, но не доставляли никакого дискомфорта. Наступила одна из тех ночей, в которых умиротворение преобладало над весельем.
     - Послушай, о чем вещает твой напарник, - толкнула меня в бок Анжела.
     Я прислушался.
     - ...с этих позиций нельзя рассматривать жизнь как цепь непрерывно следующих друг за другом событий, связанных в единое целое. Это как телесериал, в котором каждая серия рассказывает отдельную историю, хотя в ней действуют одни и те же герои в одной временной плоскости.
     - Ты, Краснощеков, глуп и, как все глупцы, противоречишь сам себе. Я готов тебе это доказать.
     Доказать я ему ничего не сумел, так как все вдруг резко остановились и уставились на вершину холма, где в свете выглянувшей из-за туч луны четко обозначилась неестественно высокая фигура человека, держащая в правой руке ужасающего вида топор. Человек был облачен в длинный плащ, на голове его нелепо сидела старая фетровая шляпа.
     Неожиданно незнакомец поднял над головой топор и, издав дикий, нечеловеческий вопль, кинулся прямо на нас.
     На мгновение я оцепенел, но, повинуясь общей панике, схватил Анжелу за шиворот и, перевернув по дороге плюшевский сервировочный столик, побежал к поселку. Одновременно мне было страшно и смешно, я то падал, то вставал, то натыкался на бегущего впереди Алексея, который без умолку тараторил:
     - О, блин, что за фигня.
     Так мы бежали минут пять, ощущая за спиной тяжелое дыхание дровосека, пока девица в зелененьком платье не упала посреди тропинки, тем самым преградив путь остальным.
     - Я потеряла туфельку, я дальше не побегу, я хочу писать, меня тошнит и вызовите кто-нибудь милицию, - выла она, молотя по земле руками и ногами.
     Я обернулся, приготовившись принять тяжкий удар на себя, но никакого преследующего нас дровосека не обнаружил. Ко мне прижалась хныкающая Анжела.
     - Вы видели, братцы, это, блин, полный привет, - сказал Алексей и вытащил из кустов увесистую дубину.
     - Надо было сразу так делать, чего мы все рванули? - я начал успокаиваться.
     - Это все из-за грибов. Если еще этого черта увидим, забьем, как мамонта! - сказал долговязый парень, помогая подняться все еще лежавшей девице в платьице с кармашками.
     - Плюш, ты свой столик потерял, надо бы вернуться, - сказал я и начал оглядываться в поисках какой-нибудь палки.
     Ответа не последовало и все на мгновение замолчали, обнаружив, что не только сервировочного столика, но и его несчастного обладателя среди нас не было.
     - Надо идти его искать! - бросил Краснощеков, я кивнул и, прихватив с собой Анжелу, последовал за ним.
     - Я никуда не пойду! - заголосила зеленая девица, - вызовите немедленно милицию, скорую помощь и пожарных.
     - Заткнись, жаба, - проговорил долговязый и, взвалив визгуху себе на плечи, смело зашагал в сторону злополучного холма.
     Нити дождя уже не пришивали густые сумерки к влажной, скользкой земле, и ночь, расправив плечи, пришла в движение. Из ее чрева выплыли поваленные стволы деревьев, муравейники и бездонные ямы. Миновать все это без ущерба для здоровья, тем более босиком, как эта зеленая Золушка, можно было лишь в состоянии патологического аффекта. Поднялся ветер и деревья на разные голоса, языками тысячей маленьких листиков, заговорили между собой, совершенно игнорируя наше присутствие.
     - Хорошо, что в наших лесах нет хищных животных, - дрожащим голосом напомнила о себе Анжела.
     - Зато вон хищные люди с топорами попадаются, не знаю, что и лучше, - проговорил Краснощеков и пару раз для уверенности махнул дубиной перед собой.
     Вскоре в просвете между деревьями мы увидели холм, ярко освещенный светом уже набравшей силу полной луны. На вершине холма лежало тело и, если бы не размеры, его легко можно было бы спутать с молодым кабанчиком в полосатой шкурке. Полосатой шкуркой был халат Плюша и наподобие какого-то нелепого, ненужного рычага в спину его был воткнут тот самый огромный топор.
     Звенящее, жуткое безмолвие повисло над нашей компанией, заставив замолчать даже зеленую девицу.
     Простояв так некоторое время, мы, не сговариваясь, побежали к холму и, оказавшись рядом, увидели нереально густую кровь, пропитавшую халат вокруг топора. Краснощеков и я опустились на колени возле бедняги. Девицы предусмотрительно попятились, Анжела отвернулась. Протянув руку, я уже собирался прощупать пульс на сонной артерии, как вдруг покойник зашевелился и встал на колени, при этом отвратительно рыча и хрипя. Я инстинктивно отдернул руку и прыгнул в сторону, Алексей, споткнувшись обо что-то в траве, неуклюже повалился на бок. За спиной я услышал сиреноподобный взвизг зеленой и последовавший за ним глухой звук падающего тела.
     Из кустов слева раздался смех, Плюш выпрямился и тут же повалился обратно, держась за живот и издавая вместо смеха какое-то змеиное шипение. Краснощеков, не говоря ни слова, схватил дубинку и, воинственно размахивая ею над головой, побежал к кустам.
    
     * * *
    
     Позже, когда девушек привели в чувства, посредством прямого макания головой в реку, и все относительно успокоились, я высказал все, что думаю по поводу подобных шуточек, хотя придумано было действительно блестяще: долговязым лесорубом оказались два гопника, незаметно отделившихся от компании и вместе с Плюшем решившие разыграть всех остальных. Один сидел на плечах у другого, укрывшись длинным плащом, а топор воткнули в доску, предварительно положенную под халат, кровь, как и положено, заменял кетчуп и единственное, что пострадало, это - сервировочный столик, на который я упал со всего маху, убегая от монстра.
     Плюш предложил продолжить веселье у него на даче и в качестве компенсации за моральный ущерб выкатил пару бутылок киришской водки.
     На дворе плюшевской дачи стояли в ряд три пластиковых столика, своим дизайном сильно смахивающие на луноходы. В кустах крыжовника незваной гостьей притаилась искусственная серебристая новогодняя елка. Анжела подошла к ней и принялась разглядывать новогодние игрушки, не обращая внимания на суету вокруг ведра с шашлыками. Ощетинившись шампурами, из дома выкатился Плюш и, пробегая мимо Анжелы, был схвачен ее цепкими пальчиками.
     - Скажите, милейший, эта инстоляция - результат вашей болезни или оригинальности? - спросила она и ткнула пальчиком в фарфорового попугая с отколотым хвостом, который висел у самой макушки.
     - Душечка, кто видит эту незримую грань? - в тон ей ответил Плюш и побежал нанизывать шашлыки.
     - Ты что обижаешь радушного хозяина? - спросил я.
     - Этот хозяин меня чуть до инфаркта не довел, - ответила Анжела, - так что я могу говорить все, что мне заблагорассудится.
     - Пойдем выпьем и проглотим пару шматков сырого мясца, - перевел я тему.
    
     * * *
    
     Компания разбилась на составляющие. Часть ее пила и спорила, не слыша друг друга, в основном, на темы космогонии, другая часть пила и сочувствовала первой, а оставшиеся пили и сочувствовали сами себе. Мы с Анжелой выпали из общего круга.
     - Миша, пойдем, ты посмотришь мои синяки, - сказала она, безуспешно пытаясь устоять в позе Ромберга.
     - Куда? - спросил я.
     - Мне все равно, - ответила Анжела.
     - Тогда пойдем в машину.
     - Мы там будем спать?
     - Да, я хочу чтобы звезды видели, как я люблю тебя.
Последнее дежурство перед отпуском это уже не дежурство, потому что отпускные уже на руках, билеты в Германию куплены и мысленно я уже в "Пулково - 2", если нигде подальше. Настроение было абсолютно нерабочее, и апогеем этого состояния был напарник, который, сидя на кушетке в позе лотоса, старательно вырезал швейцарским армейским ножом разноцветные буквы из журнала "Космополитен". Потом он наклеивал их на стену фельдшерской, периодически останавливаясь и критически оценивая свое творение, прищурив правый глаз.
     Я прекратил разглядывать лампы дневного света, что делал в течение последних пятнадцати минут, потянулся и подошел сзади к Алексею. Дело было закончено и на стене красовалось: "Краснощеков - национальное достояние России".
     - Как тебе? - спросил напарник.
     - Скорее да, чем нет, - ответил я, - только ты не мог бы, в качестве жертвоприношения, использовать не последний номер "Космополитена", а журнал подешевле.
     - Это не мой журнал, его Паша Вафелька читал, да забыл, - оправдался напарник.
     - Ну, тогда другое дело, давай и я чего нибудь напоследочек сотворю, - сказал я и тоже с увлечением стал терзать глянцевые страницы дорогого журнала.
     - Про какой-такой последочек ты говоришь? - спросил Краснощеков.
     - Про акушерский, - ушел я от ответа.
     - И что, он у тебя родился в срок?
     - Кто знает свой срок? - загадочно произнес я и швырнул обрезки журнала в Тамусенко, который, широко улыбаясь, входил в комнату, сжимая в руках кипу каких-то фотографий, - сгинь нечистая!
     - Какая я нечистая? - обиделся Тамусенко, - вот, посмотрите мои работы.
     На фотографиях, как я и предполагал, было самое худшее. Тамусенко сделал их в прозекторской, где он позировал с человеческими внутренностями. Фотографии были так отвратительны, что даже в изрядно прокуренном помещении фельдшерской, как нам показалось, засмердело неимоверно. Мне в руки попалась карточка, на которой Артемий был запечатлен сжимающим человеческий органокомплекс, при этом лицо его светилось таким счастьем, что можно было подумать, что сфотографировался он по крайней мере с Мадонной.
     - Пошли эту фотографию своей девушке на день святого Валентина, - посоветовал я Артемию.
     - У меня ведь нет никакой девушки, - как-то оскорбленно проговорил Тамусенко.
     - Тогда заведи и таскай на руках ее органокомплекс, - посоветовал Краснощеков.
     Артемию идея очень понравилась, и он засмеялся жутким утробным ухающим смехом. Такой звук обычно издают совы ночью в лесу, желая напугать припозднившихся беспечных дачников.
     - Любая красавица с ума сойдет от желания заполучить себе такого бесстрашного мужика, увешанного потрохами, - отвесил я еще один комплимент.
     - Можно даже поместить эту фотографию в колонку брачных объявлений какой-нибудь бульварной газетенки, - добавил Алексей.
     В этот момент селектор выплюнул знакомое цифросочетание с грозной прибавкой - утопление, и мы вышли из комнаты, конвоируемые завистливым взглядом Тамусенко.
     - Не расстраивайся, Артемий, мы тебе привезем кусочек, - бросил я на прощание.
    
     * * *
    
     Панков гнал нашу "лошадку" по Таврическому саду. Этот сад - сад моего детства. Здесь каждый куст знаком со мной, каждая ветка, ритмично покачивающаяся на ветру, приветствует меня. На этой скамейке мама читала мне "Вини-Пуха" и "Мумми Тролля". Летом я играл здесь с одноклассниками в футбол, зимой, как все, ходил на каток с девушками, когда коньки мне стали малы, я стал с девушками целоваться. На этом пуэрильное общение с садом закончилось.
     Сейчас мы ехали по аллеям, разгоняя мамаш с колясками, юных велосипедистов и курсантов военных училищ, которые с незапамятных времен бегают здесь кросс.
     На берегу давно заросшего ряской, обмелевшего пруда что-то происходило. Издали был виден жадный до сенсаций полуденный народ, состоящий, в основном, из домохозяек и размахивающих клюшками старушек, отгоняющих не в меру любопытных детей. В общем, бурная деятельность, КПД которой, как правило, был равен нулю, так как познания нашего народа в оказании первой медицинской помощи состояли из выворачивания карманов в поисках каких-либо таблеток, причем все равно каких и незамедлительному засовыванию всех этих таблеток под язык потерпевшему.
     - Сейчас начнется шоу, - возвестил Краснощеков.
     - Да, цыганочка с выходом, - поддержал его Панков и лихо подрулил правым бортом к клокочущей, возбужденной толпе.
     Из этой эмоционально напряженной биомассы выскочила женщина в синем шерстяном костюме с зелеными горизонтальными полосками. Из-под стекол ее непропорционально больших очков в роговой оправе самой причудливой формы, покоящихся на тонком стервозном носу, сверкали зелеными огоньками глаза школьной учительницы по математике.
     - Скорая называется! Где вы так долго ездите? Я буду жаловаться! - в открытую форточку вместе с дуновением ветра ворвались злость и нетерпение очевидца трагедии, - срочно нужен электрошок!
     - Кому? - тихо спросил я у напарника, вылезая из машины.
     - Им всем, по-моему, не помешает, да и нам с тобой, судя по всему, скоро понадобится, - ответил он и, как ледокол, раздвигающий торосы льда, ринулся в гущу событий, оглашая окрестности нарочито форсированным голосом. Я само собой последовал за ним, взяв для важности чемоданчик.
     У самой кромки воды лежало тело, рядом с которым, стоя на коленях, расположились две женщины, интенсивно выполняющие закрытый массаж сердца и искусственную вентиляцию легких, причем искусственная вентиляция легких выполнялась способом "рот в рот".
     Я положил чемодан на траву и, быстро раскрыв его, повернулся к Краснощекову, чтобы скоординировать с ним дальнейшие действия, но, увидев выражение его лица, понял, что ничего из того, что я собирался сделать, уже не понадобится. Внимательно взглянув в сторону тела, от двойственности чувств я потерял дар речи. Тело действительно было, мертвое тело, без дыхания и сердцебиения, но, судя по ряду признаков, мертво оно было где-то около недели, а то и двух.
     - Оставьте в покое труп! - наконец собрался с силами Алексей, - ему уже не поможешь.
     - Его нужно реанимировать, что вы бездействуете, фашисты?! - накинулась на нас вездесущая учительница.
     - Простите, но реанимировать его нужно было неделю назад, - стоял на своем напарник.
     Взглянув на отслоившуюся кожу на кистях и характерное вздутие тела, не говоря уже об известном запахе, я вынужден был с ним согласиться.
     Одна из женщин, как раз та, что делала искусственное дыхание, не выходя из нелепой позы лягушки, готовой к решающему прыжку на комара, оторвала свои губы от сине-черных губ утопленника и, обращаясь к учительнице, сказала:
     - Галина Васильевна, вызовите настоящих специалистов и запишите номер этих никчемных дилетантов. Мы на них в суд подадим.
     - Какие дилетанты? Прекратите реанимировать застарелый труп, в конце концов вы можете отравиться, - подключился я.
     При слове "отравиться" обе женщины оторвались от своего занятия и, недоверчиво покосившись на нас, перевели взгляды на тело. В воздухе повисла тишина, которую нарушил Краснощеков:
     - Граждане, давайте во всем разберемся, - обратился он ко всем присутствующим, - кто-нибудь видел, как он нырнул?
     Оказалось, что никто не только ни видел, как он нырнул, но не нашлось и тех, кто доставал его из пруда.
     - Он так тут и лежал, - удивленно произнесла женщина, делавшая закрытый массаж сердца и, видимо, потихоньку начинавшая вникать в суть происходящего.
     Я положился на ораторский талант Краснощекова и отправился по рации вызывать милицию.
     - Ну, что там? - спросил Панков, оторвавшись от чтения газеты.
     - Да ничего, пара некрофилок реанимируют утопленника недельной давности.
     - А, обычное дело, - произнес Панков и снова уткнулся в газету.
     Через полчаса подъехал милицейский козелок и Краснощеков начал что-то объяснять сержанту, одновременно рисуя сопроводительный талон. Вместе с сержантом из "уазика" вылез худощавый субъект в кривых очках и длинной кожаной куртке. На его, хранившем следы вчерашней тяжкой пьянки, лице при виде нас выплыла гримаса обреченности и нежелания что-либо делать. Не обращая внимания на взволнованную толпу и самого виновника суматохи, тихо лежащего у кромки воды, дознаватель, походкой человека, бредущего по снежной целине, подошел к Алексею, пробормотал приветствие и взял направление.
     - Поехали отсюда, пусть менты дальше сами разбираются, - Краснощеков, бесцеремонно потеснив меня, заполнил собою кабину.
     - Я бы на вашем месте полечил дознавателя, - заметил Панков ревнивым возгласом человека, приобщенного к кругу любителей крепких спиртных напитков.
     - В описи наших препаратов того, что ему нужно, нет. Ему скорее поможет продавщица из гастронома на углу Таврической и Тверской, халат у нее тоже белый, - сказал Алексей.
     - Подобное лечится подобным, - расшифровал я Панкову.
     - Где вы находитесь? - недовольно вякнула моторола.
     - Где, где, в Караганде, - мимо трубки бросил Алексей и продолжил уже в трубку, - выезжаем из Таврического сада.
     - Поедем, Суворовский тридцать восемь, на чердаке, у мужчины травма головы, встречают, - моторола отключилась.
     - Какого рожна он на чердаке делает? - недовольно буркнул я, - там ведь крысы, туляремия и псевдотуберкулез.
     - Самое ужасное, что на чердак точно пешком придется подниматься, - подныл мне напарник.
     - Ничего, вам полезно жиры порастрясти, - прозлорадствовал водитель.
     - Это не жиры, это голодные отеки, - обиделся Краснощеков.
     По указанному адресу, по тротуару, взад и вперед бегал сопливый тинэйджер и махал руками, видимо, изображая ветряную мельницу.
     - Да видим мы тебя, видим, - пробубнил Панков.
     - Быстрее, быстрее. Там папа застрял! - закричал он нам.
     - Все потому, что кто-то слишком много ест, - Краснощеков подтянул животик.
     - Нет, нет он головой застрял, - затараторил пацаненок.
     - А что он на чердаке делал? - почесал я свое любопытство.
     - Там голуби, он их выпускает каждое утро полетать и кормит.
     - А где у него голова застряла? - спросил Краснощеков.
     - Я сам не понимаю, но застряла точно, - уверенно произнес паренек.
     - Ну ладно, пойдем посмотрим.
     Через двери, обитые ржавой жестью, мы, вместе со скрипом, проникли в поднебесные чертоги дома номер тридцать восемь. Звук наших шагов поглощала многолетняя пыль и спертый стоячий воздух. Через вентиляционные отверстия проникали как будто нарисованные лучи света, пронизанные искрами пыли. На противоположном конце чердака мы увидели мужчину, стоящего на деревянной приставной лестнице и подпирающего головой крышку люка. Мужчина выражался исключительно нецензурно, несмотря на то, что внизу, в качестве зрителей, выступали двое детей младшего школьного возраста и женщина, одетая по домашнему.
     - Ну, что тут у нас? - спросил Алексей, подойдя к лестнице и тупо уставившись на мужика.
     В ответ послышалась все та же брань, не несшая в себе ни какой полезной информации.
     - Семен, прекрати ругаться и спустись. Пусть тебя доктора осмотрят, - упрекнула сквернослова домохозяйка и обратилась к нам, - я ничего не понимаю. Он уже пятнадцать минут так стоит и ругается.
     При этих словах мужчина сплюнул красной мокротой.
     - Ну, если гора не идет к Магомету, то Магомет ... - проговорил Краснощеков и полез на лестницу к мужику. Оказавшись на одном уровне с потерпевшим, он заглянул ему в рот и на некоторое время застыл.
     - Ну, что там? - спросил я с нетерпением, в надежде на то, что напарник не увидел там какой-нибудь элемент биомеханики из фильма "Чужие". Вместо ответа он оторвался от созерцания ротовой полости и принялся разглядывать массивную крышку люка.
     - Доктор, ну что там? - взволнованно спросила женщина в халате.
     - А вы кто будете? - поинтересовался я, поняв по виду напарника, что дело серьезное и надо отвлечь дамочку.
     - Я жена, а это дети, - ответила она.
     - Это хорошо, - бросил я абсолютно идиотскую фразу.
     Наконец, Краснощеков аккуратно спустился с лестницы и, очумело вращая глазами, направился к выходу, прошептав мне на ходу:
     - Миша, проконтролируй ситуацию, а я вызову невропатологов и пожарных.
     Естественно, такая интрига не оставила меня равнодушным, и я полез посмотреть, что так удивило видавшего виды напарника, одновременно расспрашивая шустрого пацаненка о случившемся, который, как оказалось, один присутствовал при этом.
     Добравшись до мужика, я попросил открыть его рот и засунув себе в зубы включенный фонарик, осветил начальный отдел пищеварительного тракта. Из твердого неба сантиметра на два торчало инородное тело, вызвав своим внезапным появлением незначительное кровотечение. Тут пришла и моя очередь удивиться. Я понял, что так шокировало Краснощекова и, опираясь на сбивчивый рассказ подростка, в голове у меня сложилась более или менее ясная картина. Судя по всему, инородное тело являлось гвоздем, непонятно зачем вбитым в крышку люка, и бедолага, спускаясь с крыши, задел палку, подпирающую эту самую крышку, после чего вся увесистая конструкция упала, проткнув мужику голову торчащим из нее гвоздем буквально насквозь.
     - Стойте и не двигайтесь. Мы вам поможем, - сказал я, отчего фонарик выпал у меня изо рта, как сыр у известной вороны. Чем мы ему можем помочь, я представлял смутно, так как снимать мужика с гвоздя было точно нельзя.
     - Сейчас подъедут архаровцы, - проговорил за спиной запыхавшийся Краснощеков, - надо бы ему давление померить.
     Напарник полез мерить давление, а я начал отвлекать праздными разговорами взволнованную супругу и детей.
     - Давление держится, как ни странно, - возвестил напарник, - вас, дорогой мой, хоть в космос посылай. Но для начала надо удалить головной убор.
     - Почему он не может слезть, если все в порядке? - жена потерпевшего дернула меня за рукав.
     Я принялся лихорадочно соображать, как с точки зрения деонтологии, в присутствии больного и его несовершеннолетних детей, объяснить женщине создавшуюся ситуацию. Выручил меня шум и топот, доносящиеся с лестничной площадки. Пространство тихого и пыльного чердака заполнилось голосами и шарканьем многочисленных подошв.
     - Коллеги, что тут у вас? - сверкая застиранной, но гладко отутюженной голубой формой, почесывая профессорскую бородку, с привычным выражением снисходительности на лице спросил старший бригады невропатологов, - по какому поводу паника?
     - Да паники никакой собственно и нет, просто ситуация довольно неординарная. Вы сами посмотрите, а там уже решим, как дальше действовать, - Краснощеков, вместе с грузом ответственности передал бразды правления специализированной бригаде.
     - Какова тут наша функция? - подошел к нам один из пожарных.
     - Судя по всему, сейчас придется выпиливать товарища из крыши, - высказал я смелое предположение.
     - А что, так не снять?
     - Нет, так не снять. Давайте ребята, надо это сделать очень аккуратно, - после осмотра потерпевшего выражение снисходительности покинуло физиономию невропатолога, сменившись выражением крайней озабоченности и недовольства по поводу того, что вся ответственность теперь взвалена на его плечи. Мысленно он, наверняка, посылал нас ко всем чертям.
     Пожарные, несмотря на наши с Краснощековым предположения, сделали свое дело как надо. Если бы больной в полной мере сознавал ту зыбкую грань между этим миром и небытием, он наверняка бы умер без предупреждения от страха еще до нашего появления. Теперь же от страха придется умирать невропатологам.
     Люди на улице с изумлением взирали на нас, и изумляться было чему. Больного несли на руках четверо пожарных, а двое людей в медицинской форме бережно поддерживали люк, временно ставший жизненно важным органом больного.
     Только мы с Алексеем собрались перевести дух и отзвониться, что свободны, предвкушая полуденную трапезу, как к нам подбежал стареющий фельдшер невропатологов. Его свисающие от усталости неухоженные усы зашевелились, и мы услышали то, чего очень не хотели услышать:
     Мужики, придется вам везти. У нас колесо разорвало.
     Вся процессия повернулась в нашу сторону. Панков недовольно хрюкнул и вылез из машины, помогая загрузить пострадавшего в карету, куда незамедлительно залезли старший невропатолог и мы с напарником.
    
     * * *
    
     - Кто сказал, что закон парных случаев ерунда, тот сам ерунда. Иди посмотри, Михаил, что там в женской смотровой, - обратился ко мне Краснощеков во дворе больницы, где я праздно курил, предаваясь мимолетному флирту с малознакомой смазливой медсестрой.
     - Ну и что? - спросил я, входя в женскую смотровую и беря в руки направление, которое протянул мне напарник.
     "Голова в инородном предмете", - посмотрел я диагноз и перечитал еще раз. Ладно, мы привезли инородный предмет в голове, но как выглядит голова в инородном предмете я представить себе не мог. Окинув взглядом смотровую, я обнаружил только бабульку с зашинированной голенью, но при беглом осмотре с головой у нее было все в порядке.
     - Она не здесь, она там! - Алексей потянул меня за рукав, тыча пальцем в сторону предоперационной.
     То, что я увидел, очень походило на водолаза. Разница была лишь в том, что, по-моему, принадлежность к водолазам не является поводом для госпитализации или, по крайней мере, в диагнозе должно значиться: "кессонная болезнь". На кушетке сидела женщина неопределенного возраста, а сверху, полностью поглотив череп, красовался чугунный горшок.
     - Вот бы узнать обстоятельства происшествия, - мечтательно произнес Краснощеков.
     - Сейчас мы это узнаем, - сказал я и показал в конец коридора, где образовался доктор Ларчиков, совмещающий работу на "скорой помощи" с дежурствами в стационаре в качестве нейрохирурга. Его сопровождала та самая миловидная медсестра, с которой я пытался завести знакомство во дворе.
     - Видели тетку? У нас тут к ней, как в цирк, ходят, - начал Ларчиков.
     - За что она себя так? Человек в железной маске, вроде, мужская роль, - спросил я, отвечая на его гипертрофированное мужское рукопожатие.
     - Мне самому рассказали, так я не поверил. Играла с детьми, хотела их напугать. Уж кого она изображала, я не знаю, но, намучившись и действительно перепугав всех детей, вызвала бригаду.
     - Как она, интересно, по телефону говорила? - встрял Краснощеков.
     Медсестра прыснула, видимо посчитав его вопрос дурацким.
     - Вы, барышня, зря смеетесь. Если над больной, так это безнравственно, а если надо мной, то сначала узнайте меня поближе. Может, слезами обливаться будете, - парировал Краснощеков и прихватил деву в халате за талию.
     - Ей некогда, она на работе устает, - вступился за нее Ларчиков.
     - Вы устаете от работы или от доброго доктора Димы? - спросил у медсестры Алексей, не убирая руки с талии.
     "Черт возьми, мне тут уже делать нечего", - позавидовал я прыти своих товарищей.
     - Хватит девушку смущать. Пойдемте лучше в ординаторскую, чайку выпьем, а ты, Наташенька, не обращай внимания на этих павианов.
     На стенах ординаторской красовались различные лозунги типа: "Больным ты можешь и не быть, но спонсором ты быть обязан", "Доктор сыт - больному легче" или "Лечиться даром - даром лечиться".
     - Это твое творчество? - спросил Краснощеков, нарушая тишину комнаты бряканьем ложечки, размешивающей сахар в стакане.
     - Да тут и без меня умников много, это еще цветочки, - ответил Ларчиков.
     Я уселся в кресло специально напротив девушки и принялся разглядывать ее острые коленки в нейлоновой упаковке.
     Прежде, чем покинуть хозяев, мы, по совету Димы, посетили одну из палат на хирургическом отделении и поняли, что русского человека только могила исправит. На функциональной кровати сидели три классических заводчанина и соображали на троих. В этом бы не было ничего удивительного, если бы они соображали обычным способом. Горячительная жидкость, которая обычно попадает в нас через рот, к ним поступала через гастростомы. Гастростомы - резиновые трубочки, торчащие из живота и временно заменяющие пищевод. К трубочкам мужики присоединили воронки, которыми и чокались, сохраняя в них жидкость путем пережатия трубочек пальцами. По команде "будем здоровы" пальцы разжимались, и жидкость поступала в то, что осталось от желудков после операций.
     - Куда пьете-то, и так желудков уже нет, - сказал я ошарашенно.
     - Последнюю радость не отнять даже вам, - сказал один из мужичков и занюхал кусочком хлеба.
     - Последнюю радость и вор не берет, - сказал Краснощеков, и мы направились к нашему автомобилю.
    
     * * *
    
     Пролетающие мимо вывески магазинов пробуждали угасающую перед обедом мозговую деятельность. После долгого молчания Алексей собрался с силами и произнес с трудом:
     - Предлагаю взять пивасика, перед обедом уж больно хорошо.
     - Я за! - сказал Панков и подрулил к ларькам на "Второй Советской".
     Остановившийся автомобиль вывел меня из состояния полудремы, и я вывалился из кабины навстречу этикеткам и ценникам. Пугающее разнообразие сортов пива, возможность выбора настораживали юношу, становление которого происходило в эпоху социальных катаклизмов, продовольственных карточек и политических митингов. Я брел вдоль ряда ларьков, словно парашютист, тащивший за собой на стропах белоснежный купол парашюта с кривой черной надписью "БЫЛОЕ"
     - Лешенька, я до сих пор не могу привыкнуть к такому обилию продуктов. Как мне быть? - начал я ерничать вслух.
     - Дай денег, и ни о чем не думай, - ответил находчивый напарник, наваливаясь грудью на амбразуру ларечного окошка, - я все беру на себя.
     Из ларька тонкой струйкой вытекал запах дешевых духов, табака и неуловимого присутствия мужчины рядом с женщиной.
     Вдруг все эти ощущения, навеянные чувством голода, с торжественностью сводного духового оркестра перекрыло воспоминание о пачке "Равиоли", вмерзающей в грунт морозильной камеры холодильника, очень кстати стоящего в коридоре второго этажа.
     - Очнись! - окликнул меня напарник и сунул в руки заманчиво побрякивающую авоську.
     - Скажи мне, друже. Та дева, что выдала тебе хмельной напиток сей в обмен на денежные знаки, была ли там одна? - кривляясь, нараспев произнес я.
     - Пожалуй, брат, что нет. Кобель там молодой еще, томится в ожиданье случки и изрыгает запах алкоголя с уст своих, - в тон мне ответил Краснощеков.
     Удовлетворившись ответом, я попытался восстановить в памяти то ощущение, которое натолкнуло меня на мысль, что женщина в ларьке не одна, но мысль, как холодная рыба, выскользнула из рук и скрылась в омуте фиксационной амнезии.
     Через двадцать четыре звяка бутылки о бутылку мы прибыли на станцию. Незамедлительно смерзшийся конгломерат "Равиоли", подобно "Титанику", разломился пополам и был поглощен бурлящей жидкостью, ограниченной серыми утесами исчерченного вилками алюминия.
     - Нам нужна сметана, - голос Алексея оторвал меня от созерцания трагедии.
     - Можете взять у меня, - материализовался за моей спиной Вислоухов, - вы тоже поглощаете кусочки говядины в тесте?
     - Для нас дхарма, брахма и карма всего лишь термины из философского словаря, - выдал я и с умилением стал наблюдать, как отдельные части конгломерата, подобно донному льду, стали подниматься на поверхность, видимо, желая спастись и не подозревая, что их ждет еще худшее испытание. Будучи облагорожены вислоуховской сметаной, они падут на алтарь резцов и премоляров и в виде пищевого комка принесут себя в жертву темным закоулкам наших бездонных желудков.
     - Задушит тебя петля моего тонкого кишечника, - сказал я одному из всплывших пельменей.
     - Что это с ним? - спросил Леонид Израилевич у Краснощекова.
     - Это древний индейский способ готовить тушеных опоссумов. Сначала с ними надо наладить словесный контакт, а потом уж банально сожрать, - ответил Алексей.
     - Это по типу наговора на воду? - спросил Вислоухов.
     - Да, древние традиции, хранимые нашими предками. Думай о еде так же, как ты хочешь, что бы еда думала о тебе, - я начал расставлять тарелки.
     - Ну, тогда пойду позвоню психиатрам, а то как бы беды не было, - Вислоухов направился к телефону.
     - Леонид Израилевич, может лучше пивка? - спросил напарник.
     - Пивка, конечно, лучше, - согласился Вислоухов и вернулся обратно к столу.
     - Блин, ребята, я попал в неприятную историю, - от питья пива и поглощения склизких комочков нас оторвал доктор Зарабский, внезапно разметавший над нашим обедом облачко умиротворения. Он был потен, взъерошен и возбужден, - блин, что теперь делать.
     От такого резкого визита Краснощеков вздрогнул и его пельмень упал в тарелку, обдав нас пулеметной очередью сметанных брызг.
     - Что с вами, Александр? - вытирая салфеткой рот и откладывая вилку в сторону, спросил Вислоухов.
     - Да что, что! - не обращая внимания на доставленные неудобства, затараторил Зарабский, - приехал я бабу молодую полечить. Наркоманка она. Спрашиваю у нее: "Гепатита нет? Сифилиса нет?" Она говорит, что нет у нее ничего. Ну я, как последний придурок, перчаток не надел и начал подкалывать ее в вену. Ковырялся, ковырялся, жилы плохие, весь в крови перемазался. Она лежит, хоть бы хрен, улыбается. Тут ее мамаша входит, справку несет из Боткина. Оказывается у девочки гепатит Б и Ц, а в добавок ВИЧ 2. Я их чуть обеих не урыл там. Теперь не знаю, подцепил ли я чего-нибудь там. Надо проверяться, - Зарабский обессилел и рухнул на стул, равнодушно глядя на полупустую бутылку пива. Из неловкого молчания, повисшего над столом, нас выручил голос селектора:
     - 8652 поехали на вызов.
     - Я теперь без перчаток к больным подходить не буду, - сказал я напарнику, настраивая радиоволну на приемнике.
     - Я теперь вообще подходить к ним не буду, - ответил Краснощеков, - ограничусь вербальным контактом.
     Радиоволна встала на свое место и из динамика голосом уличной девки какая-то малоизвестная певица запела нам о неземной любви.
     До парадной с номером квартиры, у которой, если верить диспетчеру, лежало бездыханное тело, нам доехать не удалось. Улица была перекопана, и на ее вспаханной поверхности лежало змееподобное тело газового трубопровода. С опаской ступая на чрево, несущее синее пламя в каждую семью микрорайона, мы отправились на вызов пешком. Некогда красивая дверь парадной была неоднократно сломана гегемоном, и дыры в ее многострадальном теле были залатаны нелепыми кусками фанеры, по цвету совершенно отличными от оригинала. Я толкнул ногой эту лоскутную конструкцию, раздался душераздирающий скрип, и в ноздри ударил едкий запах мочи высших приматов и кошачьих.
     - Смотри, Алексей, тут, наверное, и копрокультура есть, - пропуская напарника вперед, бросил я напутствие.
     На площадке второго этажа поднялась какая-то возня, и мы с радостью осознали, что нас здесь ждут, и мы желанны.
     - Помощь идет! - закричал Краснощеков и, делая неестественно широкие шаги, поспешил наверх.
     - Они не дышат! - кинула нам в лицо старушка, видимо, жительница одной из квартир.
     Помимо старушки на площадке находились еще трое наблюдателей: мужчина в полинялых тренировочных и две женщины бальзаковского возраста, без особенностей. Женщины выцвели настолько, что казались частью стены.
     - Кто вызвал бригаду? - спросил Алексей, обводя всех страшным взглядом и опускаясь на корточки перед потерпевшими.
     Мужчина мгновенно ретировался, а женщины еще больше слились с окружающим фоном. Одна старушка продолжала причитать и умоляла спасти сынков.
     - Сынки были, судя по форме, курсантами военного училища. Точечный зрачок, синий носо-губный треугольник и весьма редкое дыхание указывали на банальную перидозировку героина.
     - Ай, молодца! - сказал Краснощеков, - вот уже и военные пристрастились к герычу. Скоро и мы с тобой также, где-нибудь.
     - Типун тебе на язык, гад паршивый! - крикнул я, живо представив наши два тельца в подобной ситуации. Больше всего мне не понравилась загаженность кафеля на котором нам бы предстояло лежать.
     Громкий синхронный хрип обоих кадетов возвестил нам о том, что пора бы шевелиться. Я побежал в машину за носилками, а напарник принялся звонить по квартирам в поисках трудолюбивых мужиков.
     Ценою невероятных усилий двух алкоголиков и нас, минуя котлован и газопровод, больные были доставлены в карету.
     С толстой, покрытой бородавками, липы слетел первый осенний лист и через открытую дверь автомобиля лег на молодое лицо одного из курсантов.
     "А вдруг и я когда-нибудь так?" - ужаснулся я, и какой-то холодок, родившийся в области солнечного сплетения, стал разрастаться внутри, и меня передернуло.
     - Ты чего дергаешься? - спросил Краснощеков, щелчком сбивая лист со лба юноши, - давай лучше попробуем заинтубировать, а то он совсем плохой. Коля, понеслись, в помощь вызывать не будем, - бросил он через оконце, и машина полетела в сторону известной всем наркоманам города больницы в Купчино.
     Нам повезло. Обоих любителей героина удалось спасти. Принимая на обмен интубационную трубку у медбрата приемного покоя и провожая взглядом два тела на каталках, исчезающих во чреве токсикологического отделения, я подумал:
     "Пусть живут и никогда больше этого не делают".
    
     * * *
    
     То ли в связи с последним вызовом, то ли в связи с предстоящим отъездом, на меня накотила тоска. Я сидел и смотрел, как сияющий, подобно медному самовару, Краснощеков, с энтузиазмом пчелы, пытался создать подобие праздника. На видавшую виды поверхность, знавшего и лучшие времена стола, изъеденную проплешинами пятен неясного генеза, напарник аккуратно стелил скучные рекламные листки, создавая импровизированную скатерть. Я в раздумье разглядывал веснушки сигаретных ожогов на когда-то лакированной столешнице.
     - Ты что тухнешь? Иди, лучше принеси стаканы снизу и народ позови, - сказал Краснощеков и начал выставлять на стол бутылки молдавского вина, которые он приобрел накануне.
     - С такой рожей лучше никого не звать. Можно подумать, что у тебя, Михайлов, поминки, а не отвальная. Я сама схожу за стаканами, - сказала Лена Лапкина, которая все это время сидела и наблюдала за Алексейчиком.
     - Да, этот депрессоид только распугает всех своей тревожной мнительностью, - поддакнул Алексейчик и попытался прихватить, исчезающую в дверном проеме, Леночку.
     - Шалунишка! - донеслось уже с лестницы.
     Я, желая избежать дальнейших упреков в свой адрес, включил телевизор. Пластилиновый мультик, являющийся отбивкой на музыкальном канале, длился слишком долго и ненавязчиво подталкивал к мысли посетить места общего пользования. За спиной послышался хлопок, возвестивший о том, что пробка покинула свое горлышко. Краснощеков перестал кряхтеть, и послышалось характерное бульканье.
     Я понял, что пора разбить зеркало, отражающее мое хмурое эго, и, выхватив у возмущенного напарника бутылку, сделал пару приличных глотков.
     - Как боженька лапоточками пробежал, - поглаживая себе эпигастральную область, объявил я и улыбнулся.
     - Ах, вот в чем дело. Тебе просто выпить хотелось, - Алексей хлопнул себя ладонью по лбу, - а я-то думаю, что такое.
     - Это правда. Для расслабления я не умею использовать внутренние резервы эндорфинов, - ответил я.
     - Вам что, пять минут не подождать? - Лапкина ворвалась в комнату в сопровождении Зарабского и Вислоухова.
     - За что пьем? - спросил последний.
     - В отпуск в Германию едем, - сказал я и принял у негодующей девы стакан.
     - 8652 и 9952, поехали, - крикнул селектор.
     - Ну все, Лена, остаешься с Леонидом Израилевичем охранять боекомплект, - Алексей указал пальцем на бутылки, - мы быстро.
     - Им оставь! - буркнул Зарабский, - приедешь и единственным удовольствием будет сдача стеклотары.
     - Давайте братцы на ход ноги примем, - Вислоухов, довольный тем, что остается один в обществе вина и милой барышни, мигом наполнил стаканы.
     - Двое пострадавших в одной квартире, - объяснил диспетчер Краснощекову с Зарабским, протягивая листки с вызовами.
    
     * * *
    
     Встретил всю честную компанию, обремененную чемоданами и папками, окровавленный человечек со злобно бегающими глазками и, видимо, испытывающий неприязнь ко всему, что обладало витальными функциями.
     - Мы с женой сковородками подрались, давайте лечите нас и уматывайте, - фыркнул он.
     От этих слов мы впали в тягостное уныние.
     - Это нам вместо здравствуйте, - сказала Настенька, работавшая в паре с Зарабским.
     - Куда пройти-то? - нарочито ласково спросил Алексей у пьяного хама.
     - Идите за мной и поменьше вопросов задавайте, - буркнул тот.
     - Порою людям надо просто бить в морду в качестве психотерапии. Тогда они начинают разговаривать с тобой вежливо, - шепнул мне Краснощеков.
     - Мне уже хочется накернить этому упырю по бороде, - ответил я.
     Дверь в комнату отсутствовала как таковая, вместо нее висел огрызок старой занавески. Оставшееся пространство было перегорожено дверцей шкафа с потрескавшимся и отколупливающимся покрытием. Проходя мимо, Анастасия подцепила ноготком лаковую скорлупу и, отколов приличный кусок, брезгливо бросила его на пол. Миновав это незатейливое препятствие, мы очутились в годами непроветриваемой комнате, и нам в нос ударил ни с чем не сравнимый застоявшийся запах ханыг.
     - Кто вызвал этих?.. - спросила возлежавшая на грязной оттоманке "мадам Грицацуева" и презрительно ткнула в нас окровавленным пальцем.
     На темени женщины красовалась приличных размеров ушибленная рана, из которой пульсирующей струйкой истекала артериальная кровь, перекрашивая серые замызганные простыни в цвет мясных помоев. Рядом валялось орудие битвы - увесистая чугунная сковородка с псориазными бляшками жирного черного нагара.
     - Этих вызвал я, - объяснил мужичок и какой-то портянкой начал вытирать кровь, стекающую с его лба, - мы ведь кровью истекаем, дура!
     - Давай работать, Анастасия, - сказал Зарабский и подошел к женщине. Настенька вздохнула и, открыв сумку, стала доставать оттуда перевязочный материал.
     Зарабский не оставил выбора, и нам пришлось общаться с мерзким, претенциозным типом.
     После десяти минут взаимных упреков, пререканий и нытья повязки были наложены, но, несмотря на обилие бинтов, кровотечение не останавливалось, и аккуратные "шапочки Гиппократа" быстро пропитались кровью.
     - Надо ехать в больницу, зашивать ваши раны, - объявил пострадавшим Зарабский.
     - Давайте тут зашивайте, мы что, зря налоги платим? - продолжал грубить мужик. Встав, он грубо оттолкнул Александра и направился куда-то в коридор.
     - Это ты-то платишь налоги? - сорвалась Анастасия и швырнула окровавленные перчатки в угол, заставленный пыльными, пустыми бутылками, встревожив стайку тараканов. В ответ послышалась нецензурная брань, содержащая в себе угрозы физического воздействия.
     - Так, мне надоело с ними пререкаться, вызываем ментов, - обреченно констатировал Краснощеков и направился к телефону.
     Предвкушая длительное бездействие, я сел на сумку и, поделившись сигаретами с Настей, закурил.
     Зарабский, не обращая внимания на стенания и вопли потерпевшей по поводу нашего хамского поведения, принялся рассказывать пошленькие анекдоты, рассчитанные на аудиторию глупеньких, неискушенных выпускниц медицинского училища № 8. Подобный оборот событий еще больше усугубил обстановку.
     - Я сейчас вас здесь всех поубиваю! - вякнула женщина и потянулась к сковородке, но массивная кровопотеря не дала ей исполнить задуманное до конца. Я подошел и носком ботинка отпихнул сковородку в сторону.
     - Ну, что тут у вас? - в двери показались два необычно быстро приехавших милиционера в сопровождении Краснощекова.
     - Да вот, двое пьяных с кровотечениями не желают госпитализироваться, а надо бы, для их же собственного блага, - отрапортовался Зарабский.
     При виде звезд и шевронов лица героев великой сковородочной битвы посетило выражение подобострастного законопослушания. Если бы они в унисон проскандировали: "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство", то картина была бы полной.
     - А ну, быстро выполнять указания врачей! - сказал, видимо, старший из милиционеров, судя по густоте усов, подковой свисающих над пухлыми губами, - собирайтесь и езжайте в больницу.
     - Да, мы сейчас едем, - покорно пролепетала женщина и попыталась встать.
     Попытка не увенчалась успехом и нам с Краснощековым пришлось помочь ей, подхватив под руки, но пострадавшая начала упираться, подобно строптивому коньку-горбунку. В результате этих бесполезных телодвижений она уткнулась обильно пропитанной кровью повязкой прямо в относительно чистый китель сержанта.
     - Что б тебя, гнида такая! - сквозь зубы процедил сержант и, сдернув скатерть со стола, принялся ею вытирать изгаженную форму.
     Мужичок, спотыкаясь и пошатываясь, тихонечко матерясь себе под нос, пошел самостоятельно.
     Щелкнул французский замок, и мы наконец-то оказались в полумраке площадки третьего этажа. Идущий впереди сержант тянул за грудки кровоточащую бабу, а мы придерживали ее с боков.
     Оказавшись за пределами своей берлоги, женщина, видимо очнувшись, заголосила с прежним усердием и стала упираться ногами в выщербленные кафельные плитки, создавая тем самым изрядный затор. Степень алкогольного опьянения не дала злобному сожителю вовремя остановиться, и он с ходу налетел на свою визжащую подругу. Та заверещала еще больше, и одним резким движением, сорвав с головы повязку, забросала всех вокруг теплыми, мерзкими кровяными сгустками.
     Я даже не успел выматериться как следует, так неожиданны и нелепы были последующие события. Снизу послышалось характерное клацанье когтей о каменные ступени, сопровождавшееся частым, хриплым дыханием. Инстинктивно, еще не видя опасности, я попятился назад, и липкий страх вцепился мне между лопаток. С площадки второго этажа послышался крик "ко мне..." и одновременно с этим перед сержантом возник огромный, рычащий "ротвейлер". На мгновение монстр застыл, демонстрируя недвусмысленность своих намерений. Шерсть на загривке встала дыбом, и из-под подрагивающей верхней губы по клыку сползла крупная капля пены.
     Дальнейшее происходило как на раскадровке моего зачуханного Джи Ви Си. Едва заметным, закамуфлированным движением, на которое способны только воры-карманники и сотрудники правоохранительных органов, сержант извлек из кожаного ложа табельный "Макаров", щелкнул затвор и усатый, подобно Клинту Иствуду, не прицеливаясь, с бедра, дважды выстрелил в прыгнувшего на него пса. За спиной послышался Настин крик, грубый мат Зарабского и звук скатывающейся по ступенькам медицинской сумки. "Ротвейлер" жалобно заскулил, упрямо пополз к перилам, оставляя на кафеле широкий кровавый след, и там затих.
     Не успел я опомниться, как снизу, со стороны хозяев "Ротвейлера" мужчины и шедшей за ним женщины, раздался сухой щелчок. Тут же сержант, с театральной аффектацией, схватился за лицо и, стеная от боли, повалился на бок, суча при этом ногами.
     Прекрасно понимая, чем может закончиться перестрелка в замкнутом пространстве, я бросился на пол, увлекая за собой больную.
     С мертвецки бледным лицом молодой напарник сержанта скованными, угловатыми движениями перегнулся через перила и направил ствол "Калашникова" на стоящего с опущенными руками хозяина собаки.
     "Только бы он не начал стрелять", - мысленно обратился я к всевышнему.
     Судя по всему, всевышний услышал мою просьбу. На нижней площадке произошла рокировка: обалдевшего от происшедшего мужика, по-матросовски, с мужеством, на которое способны только женщины в критической ситуации, заслонила своим телом его спутница.
     - Не стреляйте! - крикнула она, - это не настоящий пистолет! Это "удар" с перцем!
     В воздухе повисла звенящая тишина. Молодой милиционер с каким-то сомнением отвел ствол в сторону от живой мишени, и тут всех прорвало...
     В течение последующих пяти минут ни одного цензурного слова произнесено не было. Усатый сержант матерился и с помощью также матерящегося Краснощекова, пытался отлепить клейкую субстанцию от лица. Зарабский просто, без интонаций, выговаривал весь известный ему матерный лексикон. Позабытая всеми и внезапно протрезвевшая больная влепила оплеуху сожителю и между ними завязалась жизнеутверждающая перебранка.
     - Кому поменять памперсы? - дрожащим голосом спросила испуганная, но не унывающая Анастасия.
     Я же, схватив сумку, отправился вниз, к машине, по дороге пожав руку находившейся в прострации женщине.
     - Вы, молодец! Крепитесь! - сказал я, понимая, что их злоключения на этом не окончены благодаря опрометчивому поступку ее спутника.
    
     * * *
    
     - Где вы ковырялись так долго? - возмущенно произнес Вислоухов.
     Журчание рубиновой жидкости, наполняющей стаканы, действовало подобно баховскому браденбургскому концерту, одновременно успокаивая и настраивая на лирический лад.
     - Ох, мужики! - обращаясь к Лапкиной и Вислоухову, сказал Зарабский, - что было - не поверите. Краснощеков, расскажи им.
     Алексей, презрев уважение к благородному напитку, залпом опрокинул в себя стакан и начал повествование, сопровождая речь бурной жестикуляцией.
     Слушать его я уже не стал. По мере поступления в мой организм вина до боли знакомая комната начала сжиматься до куполообразного пространства над столом, в котором витали чувства и эмоции всех нас, таких разных и в то же время таких похожих друг на друга людей. В стройный ряд моих умиротворенных мыслей вдруг вонзилась заноза ощущения, что я прощаюсь навсегда с этой комнатой, ставшей, по существу, моим вторым домом, и этими людьми, к которым я искренне и навсегда привязался.
     "Странные мысли, как будто чужие", - подумал я.
- Двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь... - Щербина в паркете то приближалась, то удалялась от моего покрасневшего лица. Я делал утреннюю гимнастику, впервые за полгода. С первого дня отпуска я решил вести здоровый образ жизни и почаще мыть шею, правда мыть шею придется холодной водой, так как горячая отключена на лето с профилактической целью. Через двадцать семь минут, если верить моему будильнику, за мной должен заехать Краснощеков и увезти в аэропорт. Рюкзак, с собираемыми весь вчерашний день вещами, стоял в углу комнаты на низком старте.
     - Хватит отжиматься, давай чуть-чуть за отъезд, - в дверном проеме материализовался сосед, держащий в руках бутылку пива, - я завтрак приготовил. Как ты относишься к яичнице из двух яиц с соевым соусом?
     Я ничего не имел ни против яичницы, ни против прощального бокала пива, но для начала меня ждал ледяной душ.
     Приняв утреннюю порцию адреналина и вдоволь наоравшись, я вылетел из ванной и плюхнулся за стол.
     - Осталось пятнадцать минут, - сказал Данила, чокаясь со мной пивом, - вспоминай, ничего не забыл?
     - Если я чего забыл, то вспомню об этом только в самолете, да и то могу забыть.
     - Ну, давай тогда одевайся и посидим немного на дорожку. Я тут все уберу.
     Минута в минуту, в назначенный срок прозвучал наглый, настырный, продолжительный звонок в дверь.
     - У тебя, что? Палец к звонку прилип? - спросил я у ввалившегося в квартиру Краснощекова.
     - Такси внизу ждет, давай быстрее! - проорал Алексей и пронесся вихрем в туалет.
     - Ну, Михаил, не упади там в грязь лицом, помни, что у нас особенная стать. Постарайся приучить тамошних аборигенов к великой русской культуре и не перепутай: Чайковский - это писатель, а Лев Толстой - выдающийся балетмейстер, - протараторил Данила и, усадив меня на стул, велел поднять ноги. К нам незамедлительно присоединился, застегивающий на ходу ширинку, Краснощеков.
     - Ты наверное пописал мимо унитаза? - поинтересовался я.
     - Сейчас это не имеет никакого значения, - ответил напарник.
     - Для кого как, - произнес Данила и мы замолкли секунд на десять.
     - Ладно, - сказал я, наконец, собравшись с духом, - целуй, Данила, кактус, поливай бабушку. Мы поехали.
     - Береги его, Краснощеков! - проорал сосед, закрывая за нами дверь.
     К моему крайнему удивлению на улице никто не знал о нашем отъезде. Не стояло толпы с транспарантами, поклонницы в коротких юбках не кидались мне на шею, срывая с себя одежду. Жизнь текла своим чередом. Я поделился своими мыслями с Алексеем.
     - Эта масса настолько инертна, что заметит наш отъезд только через неделю, - прокомментировал он.
     Я, поздоровавшись с водителем, уселся на заднее сидение таксомотора и бросил прощальный взгляд на свои два окна. Когда машина уже тронулась, мне показалось, что в одном из окон мелькнула чья-то тень.
     - Слушай, у меня в комнате кто-то ходит! - объявил я Краснощекову.
     - Это Данила, наверное, проверяет, не забыл ли ты чего ценного, - ответил тот.
     - Какой Данила? - возмутился я, - я ведь запер дверь в комнату на ключ.
     - Ну, значит показалось, и не бери в голову, - напарник, спросив у водителя разрешения, закурил, - возвращаться - плохая примета.
     Солнце уже встало над городом Ленина, освещая все вокруг мистическим белым светом. Вернее, мистическим был не свет, а город, освещаемый им. Пустые, равнодушные глазницы витрин магазинов отражали и преломляли желтый автомобиль, в котором ехали мы, как бы выдавливая его из своей памяти. Красные стигмы светофоров игнорировали нас, разрешая тем самым беспрепятственно покинуть уже так надоевший город. Мы находимся в более выгодном положении, так как у самого города нет возможности отдохнуть от своих жителей, копошащихся и испражняющихся в него. Однако когда-нибудь, может быть, совсем скоро, последний человек, подчиняясь последствиям своей деструктивной глупости, покинет этот мегаполис. На месте Московского проспекта, по которому мы сейчас едем, вспучивая асфальтовое покрытие, пробьется трава, а через тысячу лет после этого зашумит первобытный лес. По обвалившемуся куполу станции метро "Электросила", покрытому мхом и лишайником будут, бродить пятнистые олени, медведи и росомахи. Обо всем этом я доложил Алексею.
     - Жаль только, что в твоем футуристическом прогнозе отсутствуют тапиры, - ответил он, - ведь они являются главной составной частью той мистификации, которую мы называем жизнь.
     - Да, конечно править всем будут тапиры. Кто-то должен же заменить нас, более умный, - пробубнил я и, закурив, уткнулся лбом в прохладное боковое стекло.
     Водитель косо посмотрел на нас и сделал погромче звук в радиоприемнике.
     Подъехав к аэропорту и расплатившись с занудой-водителем, который не хотел повышать свой интеллектуальный уровень, узнавая что-нибудь новенькое про тапиров, мы хлопнули дверьми и отправились заполнять таможенные декларации.
    
     * * *
    
     - Посмотри на этих хищных птиц, - сказал Краснощеков, когда мы миновали всех таможенников и пограничников, бессовестно пялищихся на наши паспорта и жалкие пожитки.
     - Какие еще птицы? - спросил я и протянул напарнику бутылку "Хайникена", купленную в "Дьюти фри".
     - Самолеты, идущие на посадку с выпущенными шасси. Они похожи на птеродактилей, охотящихся на мезозойского тушкана.
     - У тушкана выпучены глаза и его неукротимо рвет, - поддакнул я с пониманием.
     - Интересно, как они будут есть такую гадость? - спросил Краснощеков и поморщился.
     - Но ведь твои хищные птицы пожирают нас в огромном количестве, несмотря на то, что мы и блюем и испражняемся.
     - Ну, мы другое дело. Мы питаемся пищей духовной и создаем нетленное.
     - Что это нетленное создал ты? - изумился я.
     - Не создал, но могу и этой мыслью жив, а синебрюхий тушканчик этого не может, - ответил Алексей.
     - Вот он, синебрюхий тушкан, - кивнул я на пышнотелую стюардессу, идущую мимо нас в форменной синей куртке куда-то в свою нору.
     - Сожми булки покрепче, когда будем взлетать, - сказал Краснощеков, и мы, услышав объявление о посадке, отправились в сторону автобусика, развозящего человеческие жертвы по чревам железных коршунов.
     Внутри у меня все защемило. Я вдруг вспомнил тень в своем окне, и у меня возникло немотивированное предчувствие какой-то беды.
     "Может вернуться?" - подумал я.
     Самолет, проколесив пару километров по взлетной полосе, остановился, взвыл и ринулся вперед. Я сжал булки и закрыл глаза.
    
     * * *
    
     Ускорение размазало мое тело, как горячий пластилин, по спинке и подлокотникам сидения, уши заложило, и я остался наедине со странными звуками, рождающими в моей голове мысли. Время бежало, пытаясь обогнать само себя, демонстрируя череду быстро меняющих друг друга образов. Ощущение падения захлестнуло меня образовавшимся внутри и необратимо разрастающимся холодком. Я крикнул и открыл глаза.
     Одеяло неправильной формы комом лежало на полу, свалявшиеся простыни сковали движения ног. Приятно удивило наличие знакомых предметов в комнате, моей комнате. За окном прогудел троллейбус, пыль на буфете лежала, как и положено, на своем месте, настенные часы тикали, не обращая на меня внимания.
     "Вот тебе на, - подумал я, - а как же аэропорт, Краснощеков, заросший лесом Московский и стайки тапиров, мирно пасущихся на руинах "Электросилы"? Да, как порою бывают реальны сны.
     Я одним движением скинул оковы простыней и, вскочив на ноги, два раза резко присел. Кости затрещали, связки заскрипели, и я решил не продолжать. Связь с действительностью была восстановлена, и я, заслышав на кухне приглушенный говор, направился туда, с целью утолить жажду и разузнать, с кем это Данила так любезничает.
     За кухонным столом, друг напротив друга, сидел мой сосед с какой-то незнакомой девушкой и увлеченно о чем-то беседовали. Мое появление не вызвало никакой ответной реакции, девушка, сидящая ко мне спиной, даже не повернула головы. Находясь еще в некоторой прострации после сна, я все же был несколько обескуражен таким невниманием к собственной персоне. Тут я заметил то, чего раньше на кухне не было, и на время даже позабыл о соседе и его собеседнице. На стене, там, где раньше висел календарь с Леонардо Ди Каприо, одно из нелепых приобретений матери соседа, теперь находилась странного вида картина, при детальном рассмотрении оказавшаяся портретом молодой девушки. Исполнение было оригинальным, таким, как если бы портрет писали в тот момент, когда девушка смотрела в воду, а кто-то, по странной прихоти, бросил в воду камень. Это искаженное отражение и было изображено. Внутренне я насторожился, потому что портрет показался мне знакомым. Я почесал затылок, наморщил лоб, но мысли упорно отказывались посещать мои немногочисленные извилины.
     "Это Дежа вю" - подумал я, - "такое бывает с людьми".
     - Это ты, Данила, повесил картину на стену? - спросил я у соседа.
      В ответ тот, проигнорировав мой вопрос, начал читать девушке стихи:
    
     Осенняя луна
     Сосну рисует тушью
     На синих небесах.
    
     "Да, действительно я не к месту", - подумал я, и прихватив с собой бутылку "Байкала", отправился в комнату. Позади себя я услышал бархатный голос девушки:
    
     Едва-едва я добрел,
     Измученный до ночлега...
     И вдруг - глицинии цветы!
    
      "Мало того, что эти придурки не обращают внимания на меня, так они еще и общаются между собой при помощи хокку", - внутренне возмутился я.
     Войдя в комнату, я сделал приличный глоток шипучего напитка и поставил бутылку, нарушив нарастающий с завидным постоянством слой пыли на телевизоре. Вид неубранной постели подтолкнул меня к мысли, что не худо бы навести порядок в моей холостяцкой келье, и я, схватив простыню, начал размахивать ею как флагом любимого клуба, подражая футбольному фанату.
     "Интересно, откуда крошки на простыне? Ведь я вчера не жевал ванильные сухарики перед сном, да и вообще не имею такой привычки", - подумал я и, сложив простыню в неимоверное количество раз, до размера носового платка, кинул ее в шкаф.
     Эта процедура настолько измучила меня, что я решил развлечься и пометать дротики в доску на стене. От этого всепоглощающего занятия меня отвлек голос девушки, раздавшийся за спиной:
    
      С треском лопнул кувшин,
      Ночью вода в нем замерзла.
      Я пробудился вдруг.
    
     От неожиданности я вздрогнул и обернулся, сжимая дротик в правой руке. В дверном проеме, вопреки моим ожиданиям, вместо девушки стоял Данила.
     - Можно я возьму твою картину? - обратился он ко мне с вопросом. Данила был явно чем-то смущен и прятал глаза.
     - Крайне оригинальное приветствие. Мог бы хотя бы меня с девушкой познакомить, - не скрывая сарказма, заметил я, - и о какой картине ты говоришь?
     Я отвернулся, чтобы послать дротик в цель и вместо ответа услышал, как хлопнула входная дверь. Обернувшись, я увидел пустой коридор. Подчиняясь какому-то странному чувству, я кинулся на кухню. Картины на месте не было, со стены улыбался смазливый Лео.
     "Это же не моя картина", - промелькнуло у меня в голове, - "зачем он спросил?"
     Входная дверь оказалась запертой. Ключ был у меня в джинсах, джинсы в комнате. Я припал к дверному глазку и увидел спускающегося по лестнице и исчезающего из моего поля зрения Данилу. Девушка задержалась на лестничной площадке и, стоя ко мне спиной, разглядывала картину, держа ее на вытянутых руках. То, что было изображено на картине, заставило меня неприятно вспотеть и ноги мои предательски подкосились. Вместо портрета я увидел тот самый пейзаж Пуссена, который мы с Краснощековым отправили в Германию.
     "Или мне это тоже приснилось?" - разорвалась в моей голове какая-то бомба и тысячи мелких осколков вонзились в тело.
     На полусогнутых я кинулся в комнату за ключом. Джинсы валялись на подоконнике, как всегда не на своем месте. Судорожно роясь в карманах, я машинально бросил взгляд на улицу и увидел молодого человека в очках, отъезжающего куда-то в желтом таксомоторе.
     - Стой! - крикнул я и ключи выпали из моих рук.
    
     * * *
    
     - Ты, что орешь на весь салон? - Краснощеков тряс меня за плечо и протягивал бутылку пива, - я не стал тревожить твой сон и сточил два завтрака в одно жало.
     - Лучше бы уж потревожил, - вытирая пот со лба, проговорил я и уткнулся в иллюминатор.
     Самолет трясло. Мы шли на посадку. Внизу стройными рядами красовались оранжевые и зеленые черепичные крыши бюргерских домиков.
Я всегда моделировал в своем сознании процедуру пересечения границы, и мысли мои почему-то сводились к тому, во что я буду одет в этот торжественный момент. Видимо, это появилось тогда, когда мама наряжала меня, отправляя в детский сад. Она заставляла меня надеть черную бабочку и бархатную жилетку, чтобы я таким образом выделялся из общей массы. Наряжать детей - естественное желание всякой мамаши, и в этом нет ничего предосудительного. Другое дело, что мне бы больше пошло на пользу, если бы мама периодически внушала бы мне, что человек, в первую очередь, должен выделяться своими поступками, а не тем, во что он будет одет. Но кто осудит маму? Я - в последнюю очередь. Эти мысли были бессмысленны, так как пересечение границы как таковой я благополучно проспал.
     - Слушай, ты же не спал и, наверное, видел, как выглядит государственная граница сверху? - спросил я у Краснощекова.
     - Конечно видел, - кивнул головой Алексей, - это жирная пунктирная линия красного цвета, с одной стороны которой небритые мужики в ушанках, а с другой - солдаты польской армии в опереточных костюмах с аксельбантами. Еще там бегает пограничный пес Алый и гадит, задницей своей повернувшись к пшекам.
     - Ну да, я так себе приблизительно все это и представлял, - пластмассовый стаканчик с томатным соком перекочевал из лап Краснощекова ко мне в руки, и содержимое его маленькими порциями потекло в мое нутро.
     - Ты что, разбавил сок алкоголем?
     - Ага! - сказал Алексей, демонстрируя небольшую фляжку виски, видимо, приобретенную им во время моего сна.
     - Кто же мешает виски с томатным соком? - поморщился я.
     - Тебе что, не нравится? - обиделся напарник.
     - Да нет, нормально, - я использовал остатки коктейля "блади Краснощеков" по назначению, - хочется только знать, где гадят польские доберманы, охраняющие границу.
     - Они гадят в евростандартовских клозетах, отделанных розовым кафелем, слушая при этом исключительно полонез Огиньского.
     Самолет в который раз затрясло, и он стремительно пошел на посадку. В иллюминаторе показались стремительно приближающиеся терминалы аэропорта.
     - Хорошо бы пилот был немного трезвее, чем водители на скорой помощи, - сказал я Краснощекову.
     - Пилот давно катапультировался - мы падаем! - Алексей изобразил гримасу ужаса, глотнул из горла виски и судорожно вцепился в подлокотники.
     - Надеюсь, старикашка Туполев сможет сесть и без пилота.
     - Наш полет завершен! - торжественным женским голосом произнес динамик, и все захлопали.
     На последней ступеньке трапа ощущение стыда от неискренних аплодисментов прошло.
     Выезжающий за границу русский человек сразу же начинает вести себя, подражая героям американских экшенов: он постоянно говорит о-кей, кушает поп-корн в кинотеатрах, улыбается и даже курит как-то по-особенному. Это все равно, что иностранцы, которые приезжая к нам, сразу же покупают ушанки и целыми днями ищут на улицах белых медведей.
     - Когда я летал в детстве на самолетах, никто не хлопал в ладоши, - я поделился сокровенным с Краснощековым.
     - Чувствуешь, как пахнет? - ответил тот, - пахнет свободой совести.
     - Не свободой совести, а безжалостными капиталистическими буднями, - буркнул я и залез в холеный желтый автобусик, который, лихо лавируя между гигантскими "боингами", повез нас на встречу с исполнительными немецкими погранцами.
     Свою непервосортность среди прилетевших в страну "мерседесов" и колбасы я почувствовал уже при прохождении таможни. Публика разделилась на две неравноправные очереди. Одну из них составляли рашенки и загадочные жители Юго-Восточной Азии, говорящие на птичьем языке. Другая очередь целиком состояла из счастливых представителей "Европейского союза".
     - С какой целью посещаете нашу страну? - спросил у меня розовощекий, в зеленом незнакомом костюме, грозный страж порядка.
     - Туризм, - пролепетал я, а мысленно добавил, - терроризм, расизм, эксбиционизм.
     Такой ответ, видимо, полностью удовлетворил усатую личность, отягощенную властью, и я, получив свою краснокожую паспортину, направился к транспортеру, по которому, как лошадки на карусели, двигались пока невостребованные чемоданы и сумки. Прихватив свои рюкзаки и поразмыслив над тем, а не взять ли нам клюшки для гольфа, которые так заманчиво проезжали мимо, мы рванули через огромные стеклянные двери наружу, к интенсивно семафорящей руками Лене, одетой стильно и элегантно. Совсем не так, как на исторической родине.
     - Что за буржуйский лоск? - спросил Краснощеков, прекратив на время плотоядный массаж десен.
     - Девушка, вы говорите по-русски? - я подал голос, нелепо переминаясь с ноги на ногу и чувствуя себя в данной ситуации абсолютно лишним.
     - Так, поехали в гостиницу, я все вам расскажу там, - Елена была непривычно серьезна и я, как опытный психолог-физиономист, сразу же определил по загадочному блеску ее глаз, что что-то маленькая чертовка не договаривает, и судя по всему, случилось что-то серьезное. Алексейчик, видимо, тоже почувствовал новизну в поведении своей подруги и начал, как всегда в подобных ситуациях, строить мне загадочные гримасы за спиной у Леночки.
     - Какие шикарные здесь такси! - восхитился я, усаживаясь в светло-желтый "глазастик" на любезно предоставленное мне друзьями место рядом с водителем.
     - Главное, не на чем едешь, а с кем едешь и куда, - сказала Леночка и затараторила с водителем на малопонятном языке солдат Вермахта.
     - Нихт шизн, их бин русланд, - проговорил не к месту Краснощеков и тут же получил острым Леночкиным локотком в область мечевидного отростка.
     - Заткнись, полудурок, - прошипела она.
     Зеленые садики и аккуратные газоны без пустых бутылок, полиэтиленовых пакетов и без окурков "Беломора" успокаивающе действовали на меня. Никто не подрезал наше авто, все ехали строго в своих рядах, водитель не дергался и не матерился, проклиная чайников за их нерасторопность. Все пропускали пешеходов, улыбались им и друг другу и даже собственному отражению в зеркале заднего вида.
     - Что, нашу картину врулили? - якобы так, между делом, спросил Краснощеков.
     - В гостинице поговорим, - сухим голосом ответила Леночка.
     - А, боишься, что этот белокурый нибелунг за рулем нас подслушивает?
     - Заткнись, полудурок! - повторилась Лена.
     Краснощеков заткнулся, как ему и велели, но всем своим молчаливым видом начал выказывать возмущение по поводу такого незаслуженно грубого обращения к своей персоне.
     Вся эта недосказанность и неопределенность насторожила меня. Слишком много непонятного было связанно с этой картиной. Сплошные намеки и недомолвки, как будто все были посвящены в суть какой-то большой тайны, а меня игнорируют, или, может быть, я посвящен, но в этом случае я все равно ничего не понимаю. Обычно я быстро забывал даже самые яркие и захватывающие сны, во всяком случае большую их часть. Но сны, связанные со странной девушкой, картиной и отвратительной слепой старухой, сидят, как заноза, в моем мозгу и, мало того, кто-то постоянно теребит эти занозы. Образы моих сновидений не помогают прояснить ситуацию, а лишь дальше все запутывают, заставляя все время об этом думать. Вот и сейчас Лена мутит воду. Недаром я с самого начала окрестил ее ведьмой. Почему именно мы поехали на этот вызов, а не некрофилл Тамусенко? Он бы быстро разобрался со всей этой чертовщиной, провел бы пару черных месс и сам бы сглазил на раз-два старуху. Ну, или Паша Вафелька лучше бы поехал. Он бы не воспринял всерьез все эти сказки и отвез бы бабку на "Пряжку", где ей, кстати сказать, самое и место. И вообще, зачем было брать эту картину? Все Краснощеков со своей жаждой наживы. Ведь не в деньгах счастье, или все-таки в них?
     - Какое сегодня число? - спросил я у Алексея, поддавшись осенившей меня догадке.
     - Седьмое августа! Ты что, совсем, что ли? Я этот день целый месяц ждал, - возмутился Краснощеков.
     Все сходилось. День был тот самый, ровно девяносто лет. Неизвестно только, в котором часу старуха отправится в мир иной. Это я забыл уточнить. Опять наползла гнетущая тоска. Я был твердо уверен, что если поддаваться всему этому бреду, то старуха еще жива и уж, само собой, о ее кончине я буду предупрежден. Только вот как?
     - Репербанн! - произнес таксист и, с чарующей улыбкой на лице, принял у Леночки какие-то незнакомые деньги.
     - Что-то моя избранница чрезмерно загружена сегодня, - заметил Краснощеков и кивнул в сторону бодро шагающей к входу в гостиницу касаточке.
     - Похоже, что все женщины, попадая за границу, становятся так деловито сосредоточенны, даже самые распоследние ведьмы, взращенные на философских концепциях русских классиков. - Говоря это, я смотрел по сторонам. Мой вид, наверняка, наводил скуку и уныние на гамбургского обывателя, спешащего по своим делам. К моему несказанному удивлению, люди здесь были антропоморфны: о двух ногах и о двух руках, совсем как на моей бескрайней вотчине. Очень захотелось произвести впечатление на среднестатистического гамбургчанина каким-нибудь неординарным поступком, но ничего лучше, чем проорать: "Посмотрите, я приехал из загадочной России. Вот он я!", - в голову мне не приходило и я решил промолчать, так как это все равно бы не возымело действия, ввиду того, что государственным языком Германии является, как это ни парадоксально, немецкий, а по-немецки я знаю, благодаря патриотическим фильмам, одну фразу: "Хэнде хох", но кричать ее здесь вряд ли будет уместно. Еще я знаю по-немецки одно стихотворение, которое мне читала в детстве бабушка. Начиналось оно "Их либе", а дальше, я к сожалению, забыл.
     Вокруг, насколько хватало глаз, раскинули свои сети, судя по оформлению витрин, всевозможные сексшопы и бордели. Прямо передо мной были расположены ворота, стилизованные под гигантскую задницу. Задница периодически проглатывала и выплевывала продукцию автомобильных концернов Германии. Немного поодаль обозначился небольшой мраморный памятник большому фалосу, стоящий у входа в сексгалерею.
     К Алексею подвалил какой-то грязный оборванец в ярко-розовых лосинах, наглядно демонстрирующих его мужское достоинство. Фирменный бомж протянул Краснощекову пластиковый стаканчик, куда тот по доброте душевной опустил монетку, достоинством в один рубль. Оборванец хмыкнул и пошел своей дорогой.
     - Куда ты нас привезла? - догоняя Леночку, заголосил Краснощеков, - кругом одни фалосы, сексшопы и мужики в лосинах, отнимающие последние деньги. Дорогая, что за вертеп?
     - Да, тяжело будет остаться девственником в такой обстановке, - поддакнул я.
     - Ваш номер сто шесть, - ответила Леночка, упорно не желавшая принимать наши шуточки и протягивая Краснощекову ключ с массивным металлическим брелком, - мойтесь, переодевайтесь, а мне надо сходить позвонить. Скоро буду.
     Явно не пятизвездочная гостиница все же произвела на нас крайне положительное впечатление благодаря своему интерьеру. На стенах висели штурвалы, в углах стояли массивные якоря и окованные железом сундуки. Картины, изображающие пиратские бриги, разрезающие форштевнем волны Карибского моря, создавали впечатление, что мы находимся на юте парусника.
     - Уютно здесь, - сказал я и завалился на белоснежные простыни прямо в уличной обуви.
     Краснощеков, не обращая на меня внимания, начал рыться в своем чемодане. На пол полетели, явно не им аккуратно уложенные футболки, носочки, трусы с изображением героев диснеевских мультипликационных сериалов. Достав зеленый дождевичок и порывшись в одном из его карманов, мой милый друг извлек оттуда маленький целлофановый пакетик со светло-коричневым порошком.
     - Что это? - изумился я, - контрабанда?
     - Нет - это анальная присыпка, - ответил Краснощеков, - сейчас сделаем или попозже?
     - Давай лучше попозже, - при одном взгляде на героин меня начало мутить, но одновременно с этим появилось сильное желание немного расслабиться.
     - Эй вы, идиоты! - в комнату ворвалась Леночка. Она была сильно взволнована и часто дышала, - лучше присядьте или прилягте. Ваша жизнь сильно изменилась полчаса назад.
     - Что произошло? - произнес дрожащим голосом Алексей и, на всякий случай, улегся на диван по совету Леночки, не забыв при этом незаметно спрятать пакетик под подушку.
     - Я расскажу вам все по порядку, чтобы вопросов лишних не было, - она уселась на край кровати и глотнула красного вина из принесенной с собой початой бутылки, - короче, помните ту картину, которую вы отдали моему папе?
     - Конечно, помним, - ответил Краснощеков, а у меня по спине побежали знакомые неприятные мурашки. Я протянул руку к бутылке. Лена с облегчением отдала мне ее, тем самым избавившись от предмета, который мешал ей жестикулировать. От волнения вкуса вина я даже не почувствовал. Теплая волна, после большого глотка, прокатилась по моему телу, отгоняя дрожь куда-то на периферию в ладони и ступни и, изгнав ее вон через кончики пальцев, оставила после себя ощущение легкого покалывания.
     - Эта картина оказалась не той картиной на самом деле, - сбивчиво протараторила Леночка. Выражение наших физиономий было красноречивее всяких вопросов.
     - Ну, в том смысле, что под пейзажем Пуссена находилась другая картина. И эта картина - подлинник Филонова... - выдала она одним махом и вырвала из моих рук отдыхающую стеклотару.
     - В каком смысле? - произнес Алексей, видимо, в столь волнительной ситуации не сумев нормально сформулировать вопрос, и в свою очередь протянул руку за порцией продукта рейнских виноделов, - то есть я хочу сказать, как это?
     - Ну как-как, поверх одной картины была написана другая, дабы скрыть до поры-до времени первоначальную.
     - И это пора-время пришло? - спросил я, начиная медленно втыкаться в суть происходящего.
     - Пришла, папа только что продал ее на аукционе в Лондоне. Я ему звонила.
     - За сколько? - проорал Краснощеков и вскочил с кровати, готовый задушить свою девушку, если она еще хоть секунду промедлит с ответом. Вместе с этим активным движением подушка упала на пол, предъявив миру пакетик с героином, но на это сейчас никто не обратил внимания.
     Сумма, названная Леночкой, превзошла все наши ожидания как минимум в тысячу раз. Мысли в голове потеряли четкие очертания и стали напоминать кадры старой кинохроники. Целлулоидная пленка рвалась, кривлялась, и ее то и дело прожигала лампа кинопроектора.
     - Так, что все это значит? - спросил вспотевший Краснощеков и исполнил замысловатый пируэт, который закончился падением на ковровое покрытие номера.
     - Это значит! - торжественно произнесла Елена, - что папа, как честный человек, берет себе одну треть посреднических, а остальное мы делим на троих.
     - Эй, напарник, наконец-то мы поймали свою пруху! - проорал Алексей и вылил остатки вина себе на голову.
     Мы с Леночкой повскакали со своих мест и начали прыгать по недавно еще аккуратно застеленным кроватям. Неожиданно свалившаяся на меня информация была настолько глобальна и содержательна, так притягательно многообещающа, что все негативные импульсы, до этого регулярно навещавшие мой мозг, прекратили свое существование в односекундье.
     Разделяя нашу радость, мебель и постельные принадлежности пришли в движение и вместе с нами активно перемещались в пространстве, ограниченном стенами ставшего внезапно слишком тесного номера. Краснощеков в диком приступе агрессивного экстаза лупил подушкой по моей голове. Я не уворачивался и не сопротивлялся. Даже если бы мою голову разнесли вдребезги, я ни минуты не сожалел бы об этом, так как запросто смог бы купить себе новую.
     - Это надо отметить немедленно! - заорал Краснощеков и метнул подушку в другой конец комнаты. Взгляд его упал на целлофановый пакетик, но он невероятным усилием воли отвернулся и выдал сакраментальную фразу, - вино, только вино.
     Я выпорхнул на улицу, широко расправив крылья своей бурной фантазии. Голова кружилась от обилия мыслей, мелькавших в ней со скоростью несущихся по Рипербанну иномарок. Ни на одной из них я не мог остановить своего внимания и так приятно тупел, тупел, тупел...
     Наше трио, так поспешно вырвавшееся из холла гостиницы, вероятно больше всего походило то ли на студентов, сдавших последний государственный экзамен, то ли на собак, которых не выгуливали в течение трех суток, а сейчас выпустили во двор. Мы вихрем ворвались в первое же попавшееся заведение общепита, оказавшееся китайским рестораном.
     - Здесь наливают до двух? - спросил я у стоящей при входе китаянки, одетой в какие-то национальные тряпки и улыбающейся каждому потенциальному посетителю.
     - Битте шон, - проговорила она в ответ, тем самым утвердив меня в мысли, что здесь наливают круглые сутки.
     Харчующихся не было. Мы уселись в отдельную кабинку и, проглотив одним махом по бокалу прохладного пива, вальяжно развалились в ожидании релаксирующего эффекта.
     - Что нам делать дальше? - спросил Алексей, прикуривая от свечки, стоящей по центру стола.
     - Мне надо послать папе факс из гостиницы и получить ответ, - ответила Леночка, - скорее всего он приедет завтра и нам останется только пожирать спелые плоды.
     - Может, поедем на какой-нибудь курорт, погреем косточки и шкурки подлечим. - Краснощеков провел пальцем по белой, годами не видавшей южного солнца, коже.
     - Это мысль! - Леночка подняла указательный палец вверх и откинулась назад, давая официанту расставить яства на металлический поднос, подогреваемый снизу тремя трогательными свечечками.
     Суета, оставшаяся только в моих глазах после выпитого пива, гоняла взор по всему ресторану, упорно не желая его на чем-либо сосредоточивать. Насильно я остановил его на большом, заполненном какой-то экзотикой, аквариуме. Незамедлительно в мое поле зрения вплыла огромная, прозрачно голубоватая и неприлично-губошлепая рыба. В уголках ее рта застыла пренебрежительная брезгливость, сытая и усталая обреченность. Рыба испражнилась и, лениво махая хвостом, убралась в муть аквариума.
     - Все-таки, что ни говори, а социальная функция делает нас более рефлексивными, - обратился я к друзьям, беспощадно пожирающим аккуратные кубики куриного мяса в соевом соусе с ростками бамбука.
     - Что вы, мистер, имеете в виду? - спросила Леночка, ни на секунду не прекращая жевать.
     - Рыба, которая плавает в аквариуме и ждет своего часа, даже от акта дефекации не получает никакого удовольствия, - ответил я.
     - Как ты это определил? -спросил Краснощеков и перешел к блюду из говядины.
     - Во всяком случае мимическая мускулатура ее никак мне об этом не просигнализировала, - сказал я.
     - Какая, к черту, у этой чешуйчатой мимика? - спросила Леночка, наваливая себе из фарфоровой пиалы изрядную порцию риса, - по-моему это попахивает социальным антагонизмом к рыбе, живущей в буржуйском аквариуме.
     - Я бы даже сказал, что все это смердит неприкрытым шовинизмом, - включился Алексей, вытирая жирный рот салфеткой, украшенной замысловатыми иероглифами.
     Я откинулся на спинку скамейки и, зацепив палочками кусок курицы, попытался донести его до своего рта. На полпути кусочек упал, оставив жирное пятно на моих джинсах. В связи с этим я испытал первое разочарование с момента объявления Леночкой радостного известия.
     - У рыб нет национальности. Мне просто не понравилось выражение ее лица, - сказал я, вытирая пятно подушечкой большого пальца.
     - Вот поедем в теплые страны и ты сам, как эта рыба, будешь неистово испражняться в соленые воды Средиземного моря без всякого выражения на лице, - сказал Краснощеков и отвалился от стола, как огромная пиявка насосавшаяся крови, всем своим видом показывая, что он наелся и можно двигаться дальше.
    
     * * *
    
     Пока Леночка бегала в гостиницу отсылать и получать свои факсы, мы с Краснощековым, умиротворенно покуривая после сытного обеда, разглядывали проходящий мимо взвод проституток. Мы смотрели на них так, как смотрят на них миллионы мужчин в разных концах света: похотливо и одновременно с философским осмыслением, еще бы, ведь перед нами проходило олицетворение греха во плоти, щупальца коего щекотали меня в самых интимных местах. Выпитое за день неоднозначно давало о себе знать.
     - Однако, хочется! - обратился я к Краснощекову, гоняя между зубов вторую сигарету.
     - Да, не плохо бы, но, к моему крайнему сожалению, тебе, мой друг, придется посещать злачные места в одиночестве, так как я нахожусь в состоянии некоторой влюбленности в собственную девушку и собираюсь этот вечер провести в ее объятиях.
     - Нельзя позволять себе влюбляться в собственную девушку, это может закончиться фатально, - проговорил я.
     - Я думаю, это закончится банально, - ответил Краснощеков и помахал рукой Леночке, которая в ответ помахала ему какой-то бумажкой.
     - Все, факс получила, теперь можно веселиться по полной, - затараторила она, приблизившись к нам.
     Веселье по полной началось с посещения ярмарки, расположенной в конце Рипербанна. Гигантские американские горки, сумасшедшие карусели, перемещающиеся в совершенно немыслимых плоскостях, замысловатые по форме и незамысловатые по содержанию пещеры ужасов бередили сознание человека, для которого аттракционы представляли интерес лишь в мертвый сезон, когда они раскачивались на осеннем ветру, скрипя несмазанными частями. Тогда они вызывали только поток ностальгических переживаний, обильно сдобренных листопадом, под ногами шорох опавших листьев и прозрачный осенний воздух.
     Сейчас же вся эта какофония из света, звука и движения сопровождалась еще запахом сдобных булок и экзотических фруктов, облитых шоколадом и раздаваемых тут и там взрослым с детскими глазами и детям с глазами взрослых.
     - Уберите от меня этот видеоряд! - орала Леночка, отдав свое тело в жертву бешенному ритму очередной карусели, - я сейчас захлебнусь собственными рвотными массами. Мы с Краснощековым, будучи не в силах членораздельно разговаривать, просто орали.
     Истратив изрядное количество Леночкиных денег на адреналин и другие катехоламины, мы уселись и, чтобы хоть как-нибудь унять дрожь в коленках, заказали себе бюргерский набор, состоящий из пива и сосисок.
     - Хорошее развлечение. Только вот ни уму ни сердцу, - заметил я.
     - Кошельку! - лукаво улыбнулась Леночка, тем самым упрекнув меня в чрезмерном снобизме.
     - А я теперь всю жизнь буду кататься на каруселях, пить пиво и жрать! - жир с краснощековской сардельки капал на асфальт и собирался в лужицу. Неизвестно откуда взявшийся в этой толчее муравей по неосторожности заполз в нее, и на том его короткая жизнь прервалась.
     - Ладно, Мишенька, ты тут не скучай, а мы с Алексейчиком должны зайти в номер, - шепнула мне на ухо Леночка, - я всегда мечтала переспать с человеком, у которого такие наполеоновские планы на жизнь.
     - Давайте, давайте, Бог в помощь, - сказал я и принял у Краснощекова две синенькие бумажки с цифрами сто.
     - На, еще факс посмотри. Папа прислал изображение того, что раньше было пейзажем, - Леночка достала из сумки свернутый рулоном листок и протянула мне.
     Аккуратно, как бы стараясь не обжечь пальцы, я взял у нее рулончик, борясь с желанием тут же его развернуть, и почувствовал нахлынувшую волну одиночества, оставшись один в чужой стране, с небольшим количеством денег и неизвестностью в левой руке. Друзья удалялись. Краснощеков обернулся и указал на меня пальцем. Помяв в правой руке купюры, я обнаружил, что внутри что-то есть и, развернув их, нашел пластиковый пакетик. Его содержимое заставило меня немного напрячься.
     "Ай, молодец Краснощеков. Не оставляет меня в беде", - с сарказмом подумал я и начал искать глазами уединенное место, так как просто держать в руке подобный подарок было глупо.
     Укромное место нашлось тут же, между ларьком, торгующим варенной кукурузой, и павильончиком с плюшевыми игрушками, разыгрывающимися в качестве призов. Усевшись на какой-то пластмассовый ящик, я достал телефонную карту и мигом высыпал на нее добрую четверть пакетика, потом подумал немного и добавил еще чуть-чуть. Убрав пакетик, на всякий случай, в носок, я скрутил трубочку из ста марок и разом втянул в себя горький порошок.
     Постепенно все вокруг посерело: и совершенно необшарпанные стены павильона и ларька, и чистый пластмассовый ящик, сверкающий как будто только что из-под вакуумного пресса, и даже синее гамбургское небо посерело.
     "Горько, противно, даже плюнуть некуда", - подумал я.
     Леночкин факс выпал из руки, и в полной тишине звук от его падения поразил меня своей нереальностью, вызвав какое-то обленившееся желание развернуть его и посмотреть. Сначала это не получилось, так как он опять выпал из моих рук и свернулся в трубочку, но, развернув его и согнув пополам, я пресек эти произвольные движения.
     На белом мелованом бумажном листке был портрет. Тот самый портрет, что я видел в тревожном сне на борту самолета, то самое изображение, которое ускользнуло от меня в воде бассейна, то самое - навсегда засевшее в осколках моей памяти.
     "Предсказанное не происходит, но происходит предвиденное", - мелькнула в моей голове последняя мысль, невесть откуда взявшаяся.
     Я с трудом поднял отяжелевшие веки и взор мой уткнулся в зеркальный лабиринт, перед входом в который хохотал безмятежно улыбающийся клоун с разрезанным кем-то от уха до уха ярко-красным беззубым ртом. Глаза клоуна смотрели на меня, и это были живые человеческие глаза. Отяжелев окончательно, веки, навсегда захлопнули дверь в этот мир.
     Я, к своему удивлению, оказался не в полной темноте, а в хорошо освещенной комнате прямо перед массивным древним зеркалом с деревянными купидонами по бокам. У левого купидона голова была расколота и из нее торчал цветок глицинии. Вместо меня в зеркале отражалась старуха в черных очках. Я протянул руку к своему лицу и снял очки. Старуха в зеркале сделала то же самое, и я увидел недостающее звено: голубые, молодые глаза, смотрящие на меня с выражением заинтересованности и какого-то скрытого сожаления.
     Старуха протянула мне руку из зеркала, но вместо сухой старческой, я ощутил в ладони нежную и теплую женскую руку. Подняв глаза, я увидел, что старуха просто исчезла и вместо нее к себе в зеркало меня потянула молодая девушка. Я знал ее.
     Делая шаг на мраморный подзеркальник, я на секунду отвлекся, так как подзеркальник треснул под моей ногой, и вместе с треском пропала и девушка, а я очутился в каком-то лесу, окруженный незнакомыми доселе мне растениями. Полумрак лесной чащи скрывал от меня источники многочисленных звуков: то было пение птиц и стрекотание каких-то насекомых. Я сделал еще один шаг и тут же откуда-то справа выскочило животное, сильно напоминающее свинью и, побыв перед моим взором секунду, исчезло в полумраке.
     Впереди, прямо передо мной, виднелся просвет. Мне страшно захотелось, что бы это была поляна, на травянистый покров которой я мог бы упасть навзничь, широко раскинув руки и долго смотреть в бесконечное голубое небо, а потом уснуть. Что может быть лучше, чем уснуть после бесцельно прожитого дня, года, жизни...