Району, словно сторож по колхозному огороду, сторожить, и надо, наконец, покинуть этот район своевременно и целым-невредимым вернуться домой.Утомляет это все, прежде всего.И прежде всего, это утомляет нашего старпома Льва Львовича Зуйкова, по прозвищу Лев.
    То, что наш старпом в автономках работает не покладая рук, - это всем ясно: он и на камбузе, он и на приборке, он и опять на камбузе - он везде.Ну и устает он! Устав, он плюхается в центральном в кресло и либо сразу засыпает, либо собирает командиров подразделений, чтобы вставить им пистон, либо ведет журнал боевых действий.
    Ведет он его так: садится и ноги помещает на буй-вьюшку, а рядом устраивается мичман Васюков, который под диктовку старпома записывает в черновом журнале все, что с нами за этот день приключилось, а потом он же - Васюков - все это аккуратнейшим образом переносит в чистовой журнал боевых действий.
    С этим мичманом старпома многое связывает.Например, их связывают дружеские отношения: то старпом гоняется за мичманом по всему центральному с журналом в руках, чтоб по голове ему настучать, то возьмет стакан воды и, когда тот уснет на вахте, за шиворот ему выльет, и мичман ему тоже по-дружески осторожненько гадит, особенно когда под диктовку пишет.Например, старпом ему как-то надиктовал, когда мы район действия противолодочной акустической системы "Сосус" покидали: "Покинули район действия импортной системы "Сосус".Народ уху ел от счастья.Целую.Лелик" - и мичман так все это без искажения перенес в чистовой журнал.Старпом потом обнаружил и вспотел.
    - Васюков! - вскричал он.- Ты что, совсем дурак, что ли?! Что ты пишешь все подряд! Шуток не понимаешь? Соображать же надо! Вот что теперь делать? А?
    А Васюков, сделав себе соответствующее моменту лицо, посмотрел, куда там старпом пальцем тычет, и оказал:
    - А давайте все это, как положено, зачеркнем, а внизу нарисуем: "Записано ошибочно".
    После этого случая все на корабле примерно двое суток ходили очень довольные.Может, вам показалось, что народ наш не очень-то старпома любит? Нам сначала самим так казалось, пока не случилась с нашим старпомом натуральная беда.
    Испекли нам коки хлеб, поскольку наш консервированный хлеб на завершающем этапе плавания совсем сдохшим оказался.И такой тот хлеб получился мягкий, богатый дрожжами и сахаром, что просто слюнки текли.Старпом пошел на камбуз и съел там полбатона, а потом за домино он сожрал целый батон и еще попросил, и ему еще дали.А ночью его прихватило: живот раздуло, и ни туда ни сюда - кишечная непроходимость.
    Док немедленно поставил старпома раком и сделал ему ведерную клизму, но вода вышла чистая, а старпом так и остался раздутым и на карачках.Ну, кишечная непроходимость, особенно если она отказалась, скажем так, не в толстом, а в тонком кишечнике, когда газы не отходят, - штука страшная: через несколько часов перитонит, омертвление тканей, заражение, смерть, поэтому на корабле под председательством командира срочно прошел консилиум командного состава, который решал, что делать, но так и не решил, и корабль на несколько часов погрузился в черноту предчувствия.Лишь вахтенные отсеков, докладывая в центральный, осторожно интересовались: "Лев просрался?" - "Нет, - отвечали им так же осторожно, - не просрался".А в секретном черновом вахтенном журнале, куда у нас записывается всякая ерунда, вахтенный центрального печальный мичман Васюков печально записывал в столбик через каждые полчаса: "Лев не просрался.Лев не просрался, Лев не просрался..." Он даже специальную графу под это дело выделил, писал красиво, крупно, а потом начал комбинировать, чередовать большие буквы с маленькими, например так! "Лев не ПрОсРаЛсЯ", или еще как-нибудь, и, отстранившись с невольным удовольствием наблюдал написанное, а корабль тем временем все глубже погружался в уныние: отменили все кинофильмы, все веселье, никто не спал, не жрал - все ходили и друг у друга спрашивали, а доку уже мерещилась операция и то, как он Львиные кишки в тазик выпустил и там их моет.Доку просто не сиделось на месте.Он шлялся за командиром, как теленок за дояркой, заглядывал ему в рот и просил: "Товарищ командир, давайте радио дадим, товарищ командир, умрет ведь".На что командир говорил ему: "Оперируй", - хотя и не очень уверенно.
    Наконец командир сдался, и в штаб полетела радиограмма: "На корабле кишечная непроходимость.Прошу прервать службу".
    Штаб молчал часов восемь, во время которых он, наверное, получал а Москве консультацию, потом, видимо, получил и тут же отбил нам: "Сделайте клизму".Наши им в ответ: "Сделали, не помогает".Те им: "Еще сделайте".Наши: "Сделали.Разрешите в базу".После чего там молчали еще часа четыре, а потом выдали: "Следуйте квадрат такой-то для передачи больного".Мы вздохнули и помчались в этот квадрат, и тут Лев пукнул - газы у него пошли.Он сам вскочил, примчался к доктору с лицом просветлевшим, крича по дороге: "Вовик, я пукнул!", - и тут же на корабле возникла иллюминация, праздник, и все ходили друг к другу и поздравляли друг друга с тем, что Лев пукнул.
    Потом командир решил дать радиограмму, что, мол, все в перядке, прошу разрешения продолжать движение, вот только в какой форме эту радиограмму давать, надо ж так, чтоб поняли в штабе, а противник чтоб не понял.Он долго мучился над текстом, наконец вскричал: "Я уже не соображаю.Просто не знаю, что давать".
    Тогда наши ему посоветовали: "Давайте так и дадим: Лев пукнул.Прошу разрешения выполнять боевую задачу".
    В конце концов, действительно дали что-то такое, из чего было ясно, что, мол, с кишечной непроходимостью справились, пукнули и теперь хотят опять служить Родине, но штаб уперся - в базу!
    И помчались мы в базу.Примчались, всплыли, и с буксира к нам на борт начальник штаба прыгнул:
    - Кто у вас тут срать не умеет?! - первое, что он нам выдал.Когда он узнал, что старпом, он позеленел, вытащил Льва на мостик и орал там на весь океан, как павиан, а наши ходили по лодке и интересовались, что это там наверху происходит, а им из центрального говорили: "Льва срать учат".