— Заезжайте в шлюз, — высокий парень в сине-сером камуфляже махнул рукой. 
— У-у-у… Эт надолго, — свистнул коллега. — Ты в СИЗО когда-нибудь на вызов ездила?
— В те годы, когда совместителем работала, да. А здесь нет. — К своему стыду, я в принципе не знала, что в нашей зоне ответственности есть такое заведение. — Наверное, здесь и сидит тот товарищ на «Кайене», который в нас въехал. — Перед глазами вновь всплыла картинка двухнедельной давности. Солнечный день, удар, серые пятна перед глазами, Леха чуть живой. 
— Точно здесь, я читал в новостях. Слушай, пишут, он пьяный был? — Фельдшер Алексей недовольно покачал головой. Как и я, он не пил совсем, но по своим причинам. 
— Конечно. Ты видео с регистратора видел? Трезвый на такое вряд ли сподобится. 
— Выходите из машины, — беседу прервал сотрудник ФСИН. — С собой — все оборудование, которое нужно для осмотра больного. Телефоны сдать. 
— А е… —  я не успела договорить.
— Если нужен для работы, берите, но покажите мне.
Эта смена была первой после аварии. Сегодняшний помощник, коллега и дорогой друг, сделал все, чтобы облегчить мою работу после травмы. Оставалось только главное и любимое — принимать решения. И, конечно же, нести за них ответственность. 
После досмотра нас вместе с машиной пропустили на территорию. Она оказалась внушительной. Довольно новые пятиэтажные здания с необычно маленькими окнами, заплетенными в решетки, не мешали проезду. Приветливый восточный мужчина в белом халате махнул рукой и сопроводил автомобиль к нужному подъезду.
— Вызывает доктор Нусаев, — протянула я, глядя на монитор навигатора. — Похож, — мы дружно засмеялись и вышли из машины. 
Здесь все происходило нестерпимо долго. Постоянно лязгали двери и хрустели ключи в замках на два оборота. 
— Расскажите о больном, пожалуйста, — чтобы не терять уходящее из-под ног время, поинтересовалась я, пока мы шли по широкому высокому коридору до нужной камеры. «Кажется, они все здесь должны быть одиночными», — размышляла я, глядя на толстые двери с трафаретными цифрами. 
— Температура под сорок, в легких все хлюпает, одышка. У него рак гортани был и после операции трахеостома . Так что разговаривает он очень невнятно. Здесь находится всего месяц. Но уже два раза в больницу уезжал. У него анамнез внушительный. На столе в камере выписка лежит, загляните.
Мы остановились у одной из громоздких дверей. 
— А вообще, — доктор Нусаев склонился к моему уху, — он крупный криминальный авторитет. Так что вы с ним поаккуратнее. Я пойду?
— Спасибо, доктор. 
Конвоир открыл дверь, и мы втроем вошли в камеру. Высоченный потолок, под ним окошко максимум пятьдесят на тридцать. На единственной двухэтажной шконке — пожилой, не меньше семидесяти лет (в карте значилось семьдесят восемь), сухопарый мужчина. На столе выписка из больницы недельной давности. «ИБС . Стенокардия. Постинфарктный кардиосклероз. Постоянная форма мерцательной аритмии. Рак гортани. Трахеостомия. ТЭЛА»  Доктор не обманул. 
— Здравствуйте, Сергей Багратович, — я решила сразу обратиться по имени-отчеству. Авторитет как никак. Позже мы узнали, что это его ненастоящее имя.
— Здравствуйте, милая леди, — костлявая рука прикрыла трахеостомическое отверстие. Это необходимо, чтобы звук шел естественным путем. Но слова все равно звучали раздвоенно и потому зловеще, словно в американском хорроре. Глаза авторитета улыбались, ярко отражая светлую сторону бывалой души. Тяжко, наверное, в семьдесят восемь лет находиться в СИЗО. Судя по спокойствию, мужчина был в своей стихие. Спартанские условия его совершенно не стесняли, несмотря на заболевания и возраст.
— Давайте снимем ЭКГ и попробуем разобраться в вашем состоянии. 
Зэк еще раз улыбнулся, кивнул и расстегнул пуговицы робы. Алексей с трудом зацепил присоски между выступающими ребрами. На плечах красовались синие погоны с эполетами. Чуть ниже, с обеих сторон, — традиционные воровские звезды, напоминающие розы ветров. На груди синели еще какие-то изображения. В тусклом свете лампы не разглядела, какие. 
— Пленочку отправил. Температура 39,1. Давление 130/80. Сатурация 96. Одышку сама слышишь. 
— Слышу. Леш, возьми, пожалуйста, тест на ковид. А я сейчас легкие послушаю. — Повторюсь. Сегодня я работала с очень внимательным и мотивированным напарником и доверяла Алексею больше, чем себе. Но придерживалась своих принципов. Подойти и прикоснуться к больному, даже когда нет в этом необходимости. Иногда второе мнение или, скорее, ощущение, восприятие, внезапно дает ответы на вопросы и ключи к сложным клиническим задачам. 
Кожный покров авторитета горел. Грудная клетка ходила ходуном от одышки. Я переставляла мембрану фонендоскопа с места на место, ухом  исследуя легкие, а глазом — кресты и купола, которыми была забита спина. Влажные хрипы чуть ли не во всех отделах. 
— Болей в грудной клетке не было? — попытка исключить отек легких как осложнение сердечной патологии.
— У меня они каждый день. 
Кардиограмма, конечно, была отвратительной. Но по сравнению с предыдущей без динамики. 
— А кашель есть? 
— Страшный. И мокрота зеленая. 
— Как давно? — спросила я, понимая, что с таким бэкграундом это мог быть и тубик. Впрочем, микобактерия  в большинстве случаев медленно атакует и редко дает подобную температуру и хрипы. 
— После больницы все началось. Неделю, получается.
— Тест отрицательный. 
— Это радует. Но тактику не меняет. Сергей Багратович, мы подозреваем у вас пневмонию. С учетом ваших хронических заболеваний, условий, в которых вы находитесь, а также степени предполагаемого поражения не видим возможности лечиться на месте. Надо в больницу. В инфекцию. Поедете?
— Больница лучше тюрьмы. Да и с вами — хоть на край света.
Зэку было нечего терять, кроме собственных цепей. Он был радостно на все согласен, чем вызвал у меня что-то, похожее на уважение. Да. Уважение. Сердце подсказывало, что даже в темном воровском мире светит свет Божий. И этот человек был авторитетом в полном смысле слова. Мне нравились видавшие виды добрые глаза. Я старалась не думать о статьях, по которым он проходил. Кому и сколько он сделал зла — также было не мое дело. Пока я запрашивала место, авторитет собрал нехитрый скарб в пакет. Лешка дал мужчине таблетку парацетамола. Снизить температуру «в дорогу» было особенно актуально. В камеру зашел еще один конвойный и пристегнул больного наручниками к себе. 
— Куда едем? 
— Больница Мухина, бывшая 70-ая. Новогиреево. 
Процессия вышла в коридор и прошла до выхода. На улице стояли двое молодых мужчин в тюремных робах и, улыбаясь, пристроились в хвост пешей колонне. 
— Вы тоже с нами поедете? 
— Мы бы с радостью, — зэки рассмеялись. — Вы хоть знаете, кого везете? — сиделец наклонился ко мне с высоты нехилого роста. — Это же вор в законе. Апакела. Его сам Вася Бриллиант короновал.
— Круто. Мне, правда, это ни о чем не говорит, но спасибо за информацию.
Больной лег на носилки с приподнятым головным концом — так  легче дышать. Наручниками он был пристегнут к сержанту, занявшему дальнее кресло. Я приземлилась у двери. В голове носилок устроился прапорщик с папкой — выписка из личного дела заключенного, прочие документы. Лешка сел в кабину. Вначале сомневался: не хотел оставлять меня одну в опасной компании. Но, понимая, что я не изменю своим принципам (еще один из них — будучи ответственной по бригаде, всегда ездить с больным в салоне санитарного автотранспорта), настаивать не стал. 
Разрешение на выезд из СИЗО с опасным преступником ждали не меньше часа. Коротая время, вели с авторитетом неспешную беседу о разном. О семье, которую он безмерно ценил за то, что столько лет ждут. О погибшем сыне, тоже авторитете. О принятии своего пути, болезнях. И, наконец, о Боге, в Которого он искренне верил.
— Я столько в жизни разного творил. А Он всегда был рядом. Никогда не отступал. Никогда не переставал меня любить, понимаешь? Я вот такой, — мужчина резким движением провел рукой по воздуху сверху вниз, вдоль тела, имея в виду, скорее, душу, — а Он любит меня, несмотря ни на что. Поэтому я уже ничего не боюсь. Ни зоны, ни больницы, ни смерти.
— Ни смерть, ни жизнь, ни век нынешний, ни век грядущий. Ни вышний мир, ни бездна — ничто из всего мироздания не отлучит нас от любви Божьей… — я начала, а законник продолжил цитату из Библии (Рим. 8:35) :
— …которую Он явил нам во Христе Иисусе, Господе нашем, — на усталых глазах появилась влажная полоска. Собеседник наблюдал ту же картину на моем лице. Это был момент единства. Прекрасного единства так непохожих и в то же время неимоверно похожих душ. Воздух занялся будто огненными языками. Господь был с нами и был счастлив. Единство… В действительности — главная цель Бога по отношению к нам. Второе имя взаимной любви. Синоним счастья и того, что на самом деле ищет каждый человек, боясь, порой признаться самому себе. Не так часто, как хотелось бы, мы находим единство в семье, друзьях, профессии, творчестве и многом другом. Часто, поочередно разочаровываясь в попытках, отбрасывая одну за другой черепушки руды, лишенной драгоценного камня, находя так мало красоты и смысла или совсем не находя единства, плохо кончаем. Редкие, даже среди искренне верующих, осознают: Бог любит нас. Всех. Больных, здоровых, атеистов, мусульман, христиан, преступников, врачей. Тех, кто верит, и даже тех, кто умом и поступками не верит в Него. Он любит нас безмерно. Для того и умер за нас. Нераздельно будучи Отцом и Сыном. И тем самым Духом, который на миг озарил светом жестяную коробку старого мерседеса. Святым Духом единства.
— Проезжайте, — офицер открыл ворота шлюза и рукой указал путь. В дороге молчали. Все было сказано. Добрались быстро. 
— А вы что, даже в палате будете с ним находиться? 
— Конечно. А утром новый караул приедет, сменит нас.
— Сервис, — прохрипел больной и засмеялся. Я уже не боялась его раздвоенного голоса. Привыкла к тем нотам, которые звучали светло. 
— Храни вас Бог, ребята, — Апакела улыбнулся, прощаясь с бригадой.
После смены ради интереса я изучила в сети биографию больного. Он, действительно, являлся крупным авторитетом и большую часть своей жизни провел в местах не столь отдаленных. Когда, спустя год, я взялась писать эту историю, еще раз заглянула в интернет. В апреле 2024-го Апакела отдал Богу душу в одной из колоний, являясь чуть ли не самым старым заключенным в России на тот момент. По воровским понятиям, принять смерть на зоне — высокое благо. Это перекликается с христианскими принципами. Некоторый читатель возмутится сейчас, скажет: «Да он не мученик, а негодяй». Но смею заметить, что и Апостол Павел бо́льшую часть жизни посвятил гонениям на христиан, пока не пережил личную встречу с Богом. У каждого из нас свой путь. Он редко устлан розами. Еще реже мы до конца достойно Христовой смерти (для кого это важно) ведем себя на дороге жизни. Но я верю и на личном опыте знаю, что нет счастья большего ни на небе, ни на земле, чем сквозь всю свою отвратительность видеть, чувствовать и осознавать безусловную, безграничную и бесконечную любовь Бога, Погибшего за нас.