Декабрь продолжался. Суточные бригады не успевали пополнять истраченные медикаменты. Народ уходил со смен с задержкой на несколько часов. Кто-то за 24 часа делал под тридцать вызовов, обрастая недописанными картами, как коралловый риф морскими желудями. В ту двенадцатичасовую смену мы уже сделали тринадцать вызовов, четыре из которых увенчались госпитализациями. В 21:40, возвращаясь от алкаша с ОРВИ, за двадцать минут до окончания дежурства, схватили четырнадцатый. 
— Онкология, боли, — сообщила я напарнице повод, прилетевший на планшет. 
Зашли в квартиру. На пороге уставшая восточная женщина. Она выглядела так, как я себя чувствовала.
— Здравствуйте. — В комнате на кровати метался от боли абсолютно высохший серо-желтого цвета мужчина. Тот самый оттенок, который почти каждая кожа приобретает на фоне химиотерапии. И запах. Приторно-гнилостный, стойкий, пропитывающий любые предметы. Каждому, кто когда-либо заходил в комнату к тяжелобольному онкологией, этот запах знаком. Вероятно, его источает распадающаяся опухоль. Запах смерти, который чувствовался еще на пороге несколько секунд назад. 
— Девочки, помогите, пожалуйста, сил никаких нет. У нас уже все обезболивающие закончились. — Пока Иринка мерила давление и сатурацию, я слушала женщину, ловя себя на страшной мысли, что не сострадаю ей. Точнее, сострадаю, но как-то теоретически, формально, без чувств и эмоций. Последние были полностью истрачены и даже высосаны некоторыми больными за этот длинный день. Показатели мужчины оставляли желать лучшего. В выписном эпикризе из больницы Логинова значился диагноз: «Рак левого легкого Т4 N2 M1» . Чуть ниже: «направлен на паллиативную помощь». Как-то родственница одного больного спросила меня, что это значит. Я тогда постаралась дать очень мягкий ответ, что это, мол, такая помощь тяжелым хроническим больным (слово «неизлечимо» я не произнесла), которая включает в себя уход, медицинские вмешательства и психосоциальную поддержку. 
— Как здорово! — воскликнула та девушка. — Это же как раз то, что нам нужно! 
Тогда я в очередной раз убедилась, что многое, очень многое в человеческом восприятии зависит от того, как преподносится получаемая информация.    
Согласно рецептам, нашему сегодняшнему больному был назначен ампульный морфин и даже реланиум. Последний — в виду психомоторного возбуждения на высоте боли. Но и то и другое у семьи Ильясовых закончилось. Потому и вызвали СМП. На пороге стояла ночь, и, изрядно измотанные за день, они мечтали о покое. Как и мы. 
Я беззвучно достала из оранжевой коробочки лекарство и протянула Иринке. Через десять секунд она вернула ампулу в ту же коробку, предварительно продемонстрировав серию. Мужчина по-прежнему стонал и хаотично шевелил руками и ногами. В его глазах читался крик о помощи и будто непонимание ситуации. Раковая интоксикация. Самая жесткая, поражающая не просто головной мозг, но и глубины души человека своей категоричной мучительной безнадежностью. Это одна из самых плохопрогностичных черт онкологии. Поражение души неизбежностью смерти. Больной совершенно точно знает, что он умрет. Умрет медленно и мучительно. Но он не может это принять. Созданным для вечной жизни людям действительно тяжело принять смерть как конец, в любой ее форме. 
— Поворачивайтесь, пожалуйста, на бочок, — моя напарница была чуть бодрее. Обычно на бригаде второй, и правда, устает меньше первого.
— Он вас не слышит, не понимает, — жена вздохнула и, пошатываясь, встала со стула, — я помогу. 
Укол. Подпись в карте. Усталые шаги к двери. Ящик, глухо бьющийся о выступающие углы тесного коридора. «Господи, неужели я так и уйду? Будто мне все равно. Будто я не понимаю их беды и горя. Господи, дай мне силы, пожалуйста». Обними ее. Просто обними. Не надо ничего говорить. Ирина уже вышла на лестничную клетку. В свете тусклой люстры в прихожей, вероятно, съемной квартиры я разглядела лицо женщины. Бледное, чистое, без эмоций. Думаю, похожее на мое.
— Держитесь… — очень тихо сказала я, глядя в пол. И, потянувшись к высоким плечам, охватила их руками. Женщина склонилась надо мной, заключила в объятия и беззвучно затряслась. «Господи, Господи, Господи, не оставь их, пожалуйста. Дай им радость, облегчение и вечную жизнь. Ты же умер за всех, даже за тех, кто распял Тебя тогда и не верит в Твою любовь сейчас. Мы все дети Твои, Отче. Помоги». Мы расцепились. Черные глаза были наполнены благодарностью и тонкой полоской влаги. А я почувствовала новый прилив сил. Бог просто спродуцировал их внутри по моей просьбе. 
Когда вымотан настолько, что нет слов, мыслей, чувств и эмоций, последним усилием воли, тем самым, которое делает тебя личностью, попроси Того, Кто вечно с тобой. Попроси о помощи. Без слов, мыслей и даже без чувств и эмоций. Он не оставит. Проверено.