Эхо недовольства

Мягко говоря, Ильинского долго не хотели брать. Нет, врач он, конечно, великолепнейший, невропатолог, как говорится, от Бога, и на «Скорой» в свое время отработал будь здоров, но слишком уж был большой любитель...


Мягко говоря, Ильинского долго не хотели брать. Нет, врач он, конечно, великолепнейший, невропатолог, как говорится, от Бога, и на «Скорой» в свое время отработал будь здоров, но слишком уж был большой любитель «огненной воды» в качестве тонизирующего и стимулирующего трудовую активность средства. В те славные советские времена былой главный врач смотрел на это сквозь пальцы, потому как и вызовов было поменьше, и бригад – побольше, да и закуска – обильнее. Как правило, наказание очередной бригады, попавшейся на употреблении недозволенного на рабочем месте, сводилось к тому, что главный строил виновников торжества в своей кабинете и тихо говорил: «Ну, вы же больше не будете, правда?».

Но как-то Ильинский набрался до того, что не смог вылезти из машины – а там был уличный вызов на ДТП. Бедная фельдшер, как она ухитрилась погасить тот инцидент, до сих пор никто толком на станции не знает. Естественно, врача тут же вышибли с должности, благо, опять же, проблем с кадрами не было.
Но миновала перестройка, прогремела взрывами и танковыми траками по булыжникам демократия, шарахнул по кошелькам обывателей искусно задуманный «дефолт». И вот Ильинский снова пришел на станцию. Не пил он уже полгода – нет, не занимался «кодированием» и вшиванием различных капсул с грозным содержимым в мягкое место, просто взял и бросил. Жизнь заставила – уж схоронил жену, старушку-мать, да сына из далекого чеченского Шатоя привезли в цинковом гробу. Бог словно шепнул ему: «Будешь пить – пропадешь, человек. Один ты остался, никто не поднимет, если упадешь». Ильинский полгода стойко терпел все – и неизбежную абстиненцию, и зазывные жесты былых собутыльников у ларька, и скандальных соседей по общежитию, после разговора с которыми рука сама тянется к стопке… Ходил к родным на могилы с бутылкой водки, которую оставлял на надгробиях в граненых стаканах, сам же пил только минеральную воду. Даже сам удивлялся, откуда столько воли взялось. Терпел, ждал, с тоской поглядывая на проезжающие мимо по улице машины «Скорой помощи». И вот, выждав шесть месяцев – пришел.
Разговор с главным врачом вышел очень тяжелым, сложным и едва не закончился повторным уходом Ильинского со станции – его взбесило демонстративное обнюхивание на предмет запаха перегара. Само собой, многолетнее пьянство оставило свой отпечаток – стойкую гиперемию лица и полиневропатическое подрагивание пальцев – это-то и вызывало недоверие. Но не ушел он, и в итоге на его заявление, написанное в тот же день, легла размашистая виза «Принять на должность врача выездной бригады с испытательным сроком в 1 (один) месяц».
Разумеется, к восстановлению Ильинского отнеслись с подозрением практически все – и младшее начальство, и фельдшера, и диспетчерская, однако он подозрений не оправдал. Работал исправно, на смены выходил вовремя, задержки вызовов и расхождения диагнозов со стационаром у него были в пределах нормы, от неизбежных дополнительных смен не отказывался.

* * *
- Борис Иванович, - позвала фельдшер.
- А? – врач рывком поднялся с кушетки. – Что?
- Позвали нас.
- Правда? Ну, иду… - кряхтя, Ильинский сгреб со стола предусмотрительно выложенные из карманов формы очки в чехле, ручку и пустые бланки карт вызовов. – Риточка?
- Да? – девушка остановилась в дверях.
- Возьми карту, будь добра, я сейчас.
- Хорошо.
Нагулянный на бригадной работе простатит давал о себе знать после мочеиспускания жжением в уретре и тупой ломящей болью в паху. Ильинский поморщился, выходя из туалета и направляясь к раковине. Боль не сильная, но мерзкая. И если бы она одна…
После нагретой комнаты коридор первого этажа подстанции пахнул нетерпимым холодом открытой двери, которую всегда бросали нараспашку исцеленные амбулаторные больные. Врач тяжело брел к диспетчерской, мельком глянув на часы. Половина четвертого. Самое рабочее время. Рита зябко ежилась у окошка, держа в руках карту. Ильинский забрал у нее документ. Замечательно – шестьдесят четыре года, бронхиальная астма, приступ. Его контингент как раз – больные бабушки. Старше пятидесяти диспетчерская ему практически не давала, за исключением травм и уличных случаев. Видимо потому, что он не «делился».
- Поехали.
- Задолбали эти бабки, - тихо произнесла Рита, поднимая тяжелую терапевтическую укладку. – Первый раз замужем, твою мать. Не знают прямо, что при астме делать.
- Вызов-то на руках, - вздохнул Ильинский. – Куда денешься?
Врач и фельдшер вышли под моросящий дождь на улицу. Водитель спал на переднем сидении машины, подложив под голову подушку из салона. Ильинский постучал согнутым пальцем по стеклу, привлекая его внимание.
- Что, вызов, Иваныч? – взметнулась растрепанная голова.
- Он самый, Саша. Заводись.
- Сколько можно уже? – прорычал водитель, поворачивая ключ в зажигании. Сзади хлопнула дверь салона, и личико Риты появилось в окне:
- Сашка, Гагарина, тридцать девять, квартира шесть.
- Да хоть тридцать шесть! Что там?
- Лечить пойдешь? – фыркнул Ильинский.
- Я? На кой?
- Тогда не задавай лишних вопросов.
- Все подкалываешь, Иваныч. Сам, что ли, рад?
- Да кто ее спрашивает, мою радость-то? Поехали давай, раньше сядем – раньше выйдем.
- Машина же холодная!
- Согреется дорогой. Поехали, сказал!
Несколько раз судорожно дернувшись, «ГАЗель» развернулась на станционном дворе и выехала за ворота.
Адрес находился недалеко, буквально в десяти минутах езды. И на том спасибо.
- Машину не глуши, пока не согреешь салон, - буркнул Ильинский, вылезая. – Понял?
Водитель что-то неразборчиво проворчал в ответ.
- Саша! – повысил голос врач. – Если моя фельдшер себе что-то простудит, не обижайся тогда на меня!
Они вошли в пропитанный кошачьей мочой и теплой канализационной вонью подъезд «сталинки». Старые деревянные ступени прогибались под ногами, сигнализируя о пришельцах разнокалиберными скрипами. После подъема на третий этаж Ильинский остановился, прижавшись к перилам. Нет, все же годы дают о себе знать – вдобавок к не отпускающей боли в паху и мошонке, в груди сильно закололо.
- Вам плохо, Борис Иванович? – встревожено спросила Рита. – Опять мерцательная?
- Бери выше, - болезненно усмехнулся врач. – Стенокардия это, девочка. Сейчас, подожди, через минуту пройдет…
Дверь квартиры, напротив которой они остановились, открылась.
- Ну, и долго вы тут отдыхать собираетесь? – поинтересовалась толстая дама в безразмерной футболке и драном трико. Судя по всему, за происходящим она наблюдала в глазок двери. Рита сморщила нос от неприятных запахов, ударивших из квартиры. – Вы «Скорая» или кто вообще?
- Простите, какое ваше дело? – с ненавистью гладя на толстое, щекастое лицо, спросила девушка.
- Это я вас вызвала к Марье Никитичне, между прочим. Она инвалид, задыхается – а «Скорая» тут на лестнице прохлаждается. Хорошо работаете!
- Женщина, почему бы вам не свалить обратно в свою конуру, а? – опасно сощурила глазки Рита.
- Все-все, угомонитесь, - произнес Ильинский, переводя дыхание. – Рита, звони.
Фельдшер, все еще гневно раздувая ноздри, надавила пальцем на кнопку звонка.
- Он не работает, - злорадно сказала дама. – Я вам по «03» все сказала, чем вы там только слушаете?
- Короче! – Рита сильно толкнула дверь, распахивая ее внутрь. – Пойдете, доктор.
- «Пойдемте, доктор», - передразнила соседка. – Да уж будьте любезны, доктор, если вас не затруднит, доктор, войдите к больной, пожалуйста.
Сжав зубы, Ильинский прошел вслед за Ритой по жутко захламленной прихожей, уставленной шкафами, тумбочками, этажерками, обувницами с окаменевшей от времени обувью пятидесятых годов выпуска, завешенной паутиной и архаичными календарями. Медиков встретила типичная комната одинокой пенсионерки, с громадной кроватью, украшенной пирамидой подушек, аккуратно покрытых вышитой салфеткой. Разумеется, стены были увешаны портретами подтянутых мужчин в форме с бледными лицами покойников и надменных дам, поглядывающих на пришельцев в три четверти оборота овальных лиц. Сервант был уставлен фарфоровыми статуэтками танцовщиц, кавалеров с гитарами и собак, вперемежку с фужерами, рюмками и коробками из-под лекарств.
Больная лежала на диване, поглядывая на вошедших из-под одеяла.
- Как вы себя чувствуете, Марья Никитична? – с фальшивой, как четырехрублевая монета, заботой в голосе, произнесла втиснувшаяся вслед за медиками толстая соседка. – Вам хуже, да?
- Все так же, Надечка, - проскрипела старушка.
- Так же – это как? – поинтересовался Ильинский, снимая с шеи фонендоскоп.
- Может, вы сначала помощь окажите, а потом разговоры разговаривать будете? – злобно спросила соседка, уперев руки в жирные бока.
- А может, вы заткнетесь и покинете помещение? – повернулся к ней врач. – Вы мешаете работе бригады! Выйдите!
- Вы как со мной разговариваете?!
- Так, как считаю нужным, - отрезал Ильинский и повернулся к больной. – Я вас слушаю, женщина. На что жалуетесь?
- Вот хамло приехало! – взвизгнула соседка. – Это у нас «Скорая» такая! Ну-ну! Я этого так не оставлю!
- Бабушка, у вас паспорт есть? – поинтересовалась Рита, разворачивая на столе карту вызова.
- Ее паспорт у меня! – тут же вклинилась соседка. – Вам какое дело до него?
- Нужен для оформления официальной медицинской документации, - насмешливо сказала Рита. – Не возражаете?
- Надюша, принеси… - произнесла бабушка. – Врач же просит.
Соседка с неохотой вышла, смерив подозрительным взглядом бригаду.
- Не сопрем ничего, не переживайте, - успокоила ее Рита.
Грохнула дверь. Девушка скорчила гримасу, открывая укладку.  
Ильинский, воткнув фонендоскоп в уши, аускультировал спину больной. По мере обследования морщина на его лбу становилась все глубже. Бабушка дисциплинированно дышала полной грудью. Наконец врач раздраженно выдернул фонендоскоп.
- И не лень вам, уважаемая Марья Никитична, ерундой в четыре часа ночи заниматься?
- Ась? – изумленно спросила старушка.
- Какая у вас, извините, к дьяволу, астма? Ни одного хрипа во всех отделах легких, дыхание везде проводится просто великолепно! Вы бригаду лежа встретили! Какая астма лежа?
- Мне нужен укол.
- Стоп! – Ильинский убрал фонендоскоп в чехол тонометра. – Укол уколом, конечно… Вы что-то от астмы своей принимаете?
- Да, принимаю, - бабулька на удивление бодро вскочила, просеменила к серванту и начала бойко выкладывать на стол конвалюты с таблетками. – Вот, вот, это вот еще принимаю.
Врач и фельдшер синхронно посмотрели на гору медикаментов, затем на больную.
- Бабулечка, - сладким голосом произнесла Рита. – Вы вообще лечитесь или нет?
- Как?
- У вас тут флакон сальбутамола лежит. Он даже не распечатан.
- Нет! – старушка в священном ужасе затрясла руками. – У меня три операции на глаукому было. Он на глаза… это… в общем, плохо делает глазам!
- Вас же никто не заставляет его в глаза ингалировать, - устало произнес Ильинский. – Зачем вы нас вызвали, можно спросить? Приступа, как такового, у вас нет, а если бы и был – у вас же все под рукой. Вот, пожалуйста: эуфиллин есть, теофиллин есть, теофедрин даже где-то раздобыли, дексаметазон таблетированный тоже есть. Ингалятор бронхоспазмалитиков есть. Чего вам не хватает?
- Мне нужен укол! От него все проходит. А таблетки, мне ваша участковая сказала, печень убивают!
- А растворы - нет? Вы думаете, они у вас мимо печени проскочат?
В двери показалась соседка, держащая в руке паспорт, завернутый в полиэтиленовый пакет.
- Марья Никитична, они что, вам ничего не укололи? Так и знала! Слушайте, вы, как вас там – мы в вас не нуждаемся! Освободите помещение, мы другую «Скорую» вызовем!
- Женщина, а вы считаете, что «Скорой» больше делать нечего, как на всякие «лажняки» по ночам разъезжать?! – не выдержала Рита.
- Что?!
- Что слышала! У вас совесть есть вообще? Мы вам что – поликлиника на дому? Другую она «Скорую» вызовет, да сейчас, разбежались мы уже! Десять бригад тебе пригоним, только свистни!
- Девушка, да я же вас посажу за эти слова! Вы клятву Гиппократа давали!
- А вы ему кто, родственница? – ядовито засмеялась Рита. – Если я чего Гиппократу давала, пусть он с меня и спрашивает!
- Так, прекратите! – Ильинский изо всех сил грохнул кулаком по столу. – Устроили базар-вокзал! Рита, перестань! И вы помолчите!
Наступила кратковременная тишина, прерываемая тяжелым дыханием женщин.
- Значит, так, Марья Никитична, - произнес врач. – Как врач "Скорой помощи" говорю вам, что никакого приступа бронхиальной астмы у вас нет, дыхание нормальное, одышки и гипоксии я не наблюдаю. Произведение инъекции бронхоспазмалитиков считаю нецелесообразным, потому как эуфиллин вызывает тахикардию, что в вашем возрасте не пройдет безвредно. Для профилактики БА, если у вас таковая есть, принимайте все те препараты, что вам прописал участковый врач, по той схеме, которую он вам нарисовал. Если возник приступ удушья, купируйте его ингаляцией сальбутамола. И только если сальбутамол вместе с эуфиллином не помог, только тогда вызывайте «Скорую». Вам все понятно?
- Нормально, - с ненавистью произнесла соседка. – Замечательно наша «Скорая» лечит, слов нет. Выходит, по вашим словам, она здорова?
- Выходит. Рита, написала? Собирайся. И дай таблетку феназепама.
- Не надо нам ваших поганых таблеток!
- А вас никто и не спрашивает! – оборвал Ильинский толстую даму. – Свое мнение держите при себе.
Бабушка оттолкнула руку фельдшера с белой таблеткой.
- Нет, мне не надо. Доктор, вы что, укол делать не будете?
- Как знаете, - Рита положила таблетку на тумбочку. – От нее заснете и про свои болячки забудете.
- Мне укол!
Медики направились к выходу, потеснив занявшую дверной проем соседку. Та прошипела что-то угрожающее вслед и от души бабахнула входной дверью, едва не прищемив врачу ногу.
- Вы еще ответите, - донеслось из-за двери. – У меня сын в администрации работает…
- Да пошла ты со своим сыном, - зло сказала фельдшер. – Вы как, нормально, Борис Иванович?
- Вроде да. Пойдем, не стоять же тут до утра…
Они начали спускаться по скрипучим ступенькам.
- А чего соседка-то так суетится, как думаете? – поинтересовалась фельдшер, перехватывая «терапию» поудобнее.
- Чего тут думать, все и так понятно. Квартира. Бабка одинокая, родственников, судя по всему, нет, соседка ее досматривает. И, разумеется, прилагает все усилия, чтобы бабулька поскорее обратилась в кооператив «Земля и люди». Видишь, паспорт уже себе захапала, на всякий, как говорится, пожарный. Да и остальные документы, думаю, тоже…
Машина встретила их теплом, пахнувшим из кабины и салона.
- Ай да Сашка, - цокнул языком врач. – Ну, спасибо, дорогой, все сделал.
- Да-да, умничка, - подтвердила из салона Рита, снимая куртку. – Аж жарко. Спасибо, Санёк.
- Да ладно вам, - засмущался водитель. – Свои же люди, чего там этот бензин жалеть.
Ильинский взял рацию в руку.
- «Ромашка», бригада двадцать, Гагарина.
- На станцию, двадцать, - помолчав, ответила «Ромашка».
- Вызов принят, - усмехнулся врач.

* * *
Две недели спустя после этого вызова, Ильинский лежал на кушетке, отдыхая после обеда и четырех вызовов, когда подал голос селектор:
- ВРАЧ ИЛЬИНСКИЙ, ЗАЙДИТЕ К ЗАВЕДУЮЩЕМУ ПОДСТАНЦИЕЙ! ИЛЬИНСКИЙ!
- Полежать не дадут спокойно, - вздохнул врач, с неудовольствием вставая. – Какого лешего ему надо?
- Да как всегда, заявления свои в кучу собрать не может, - зевнула с соседней кушетки Рита. – Или смену впихнет.
Прихрамывая, врач направился по коридору к кабинету заведующего, находящемуся в конце коридора, рядом с отделом статистики. Осторожно постучал.
- Входите, - донеслось из кабинета.
Заведующий подстанцией Тарас Осипович выглядел классическим гротескным хохлом, изображаемым на карикатурах. Волос на голове, правда, у него было побольше, чем у гоголевского Бульбы, но вислые усы были точь-в-точь, как у его литературного тезки. Сколько он работал в должности заведующего, столько же он имел хронически грустное выражение лица, вечно он был озабоченный и дерганный из-за массы бумажной работы, которую всей своей душой ненавидел. Сейчас он казался грустнее обычного, сидя в кресле и вертя в своих широких ладонях (которыми, по слухам, легко разгибал на спор подковы) желтый лист бумаги.
- Звали, Тарас Осипович?
- Звал, звал… Садитесь, Борис Иванович.
Тарас замолчал. Ильинский сел на диван, напротив заведующего, начиная слегка недоумевать. Тот явно собирался с духом.
- Тарас, если есть что сказать, скажи, - не выдержал он. – Не первый год работаем, не темни, Бога ради.
- Да уж не темню, Борис Иванович. Жалоба на тебя пришла.
- Жалоба?
- На, читай, - лист перелетел через стол, спланировав на колени Ильинскому. Тот недоверчиво развернул его, с кислой улыбкой начиная изучать бисерный почерк. По мере прочтения улыбка его таяла.

«… задержал обслуживание вызова к астматической больной, простояв в подъезде около десяти минут…
… грубо разговаривал со мной и Кукушкиной Н. В., моей соседкой, занимающейся опекой надо мной…
…не оказал никакой помощи…
… кричал на меня, будучи в непонятном возбуждении (наверное, был пьян, потому что шатался, у него дрожали руки и было красное лицо, как у алкоголика)…
… отказался сделать необходимый мне укол, сказав, что я пожилой человек и в нем не нуждаюсь…
…требовал документы, отказываясь без их предъявления обследовать меня…
… высказывал вместе с медсестрой претензии на то, что я их «потревожила»…
… таким не место на страже общественного здоровья. Этот «врач» позорит клятву Гиппократа, к которой и он, и его подчиненные относятся пренебрежительно, и, я считаю, ему не место в рядах медработников»

На листе стояла виза начальника Управления здравоохранения «Главному врачу ССМП – разобраться и доложить в 4-дневный срок».
- Ну и? – спросил Ильинский, возвращая бумагу. – И что теперь?
- Теперь – не знаю, Борис Иванович. Жалоба, сам, понимаешь, дело серьезное, мы обязаны прореагировать.
- Ну и реагируйте на здоровье. Там же чушь полная написана. Тебе что, моя объяснительная нужна? Давай напишу.
- Нет, Борис Иванович, - заведующий замялся, хрустнув пальцами. – Боюсь, объяснительно будет мало…
- Так что нужно-то? – не вытерпел Ильинский. – Скажи толком.
Тарас Осипович поднял бумагу.
- Вот этой вот писульке там, - он ткнул пальцем вверх, - придали слишком большой вес. Кто-то, не знаю кто, этой бабке приходится родственником в администрации города. И объяснения им мало. Они хотят крови.
- Давно донором не был, - мрачно пошутил врач.
- Короче, - заведующий решительно сгреб в кучу валяющиеся там и сям на столе ручки, выбрал одну и стал сосредоточенно ее разбирать. – Тебе бы надо не объяснительную написать сейчас… а заявление по собственному желанию.
- Не понял? – Ильинский аж привстал. – Повтори?
- Что вы не поняли, Борис Иванович? - Тарас Осипович отбросил растерзанную ручку и, сделав над собой явное усилие, посмотрел ему в глаза. – Начальство сочло жалобу обоснованной, тем более что… насчет алкоголя… сами понимаете!
- Окстись, Тарас, ты же знаешь, что я завязал!
- Откуда я знаю? – огрызнулся тот. – Я за вами не шпионю. И было это давно, опровергнуть или подтвердить сложно. В общем, фельдшера твоего решили не трогать, девочка молодая, мало ли что могла наговорить. А вот с тобой…
Ильинский откинулся обратно на диван, чувствуя, как бешено колотиться сердце и что-то сильно давит на виски. Руки его заходили ходуном, даже лежа на коленях. Заведующий старался не смотреть на него, теребя злополучную жалобу в руке.
- Вы что же творите, сволочи? – тихим, страшным голосом, спросил врач. – Своих сдаете… своих, суки? Из-за бредовой жалобы какой-то старой б…ди вы людей на улицу вышвыриваете, гады?! Людей, которые столько лет работают, которые только жить снова начали?!
Он и не заметил, как сорвался на крик.
- Да ты скажи, какая вина на мне, Боря?! – тонким голосом закричал в ответ заведующий. – Я, что ли, кому-то из администрации хвост прищемил?! Мне конкретно сказали: или твоя голова, или … или моя, понимаешь?! Я в чем виноват?! Они хотят твоего увольнения, не я! Я тебя до последнего защищал, да меня что, кто слушал?! Мне что прикажешь делать?!
В кабинете наступила звенящая после криков тишина. Оба врача тяжело дышали, гладя в упор друг на друга.
- Ладно, - хрипло, не узнавая своего голоса, произнес Ильинский. – Береги голову, Тарас. И все остальные места тоже.
Он встал.
- Слушай, Боря, - остановил его горячий шепот заведующего. – Да не пори ты горячку. Уйдешь сейчас сам, а через месяц – два мы тебя снова возьмем, слово даю! А?
Ильинский замер на секунду у двери.
- Да пошел ты, - тихо сказал он. – Пошли вы все.
Через час он, собрав свои вещи, ушел с подстанции.

* * *
Ильинский стоял у ларька, слегка покачиваясь. В голове приятно и сильно шумело после стольких месяцев воздержания. В тот же вечер он сам подошел к бывшим собутыльникам в злачное местечко на Цветочном бульваре и залпом опрокинул в рот кружку темного пива, давясь неосевшей пеной. С тех пор он пил уже три недели, не прерываясь. Иногда просыпался на лавке, один раз очнулся от холода, лежащим на асфальте, с рассеченной губой, пропавшими документами и остатками денег. Этот факт не вызвал у него ничего, кроме вялого удивления. Сегодня он снова пил, благо очередной Витёк угощал самопальной водкой, привезенной в количестве аж шести литров откуда-то из деревни.
Обида не таяла. В первый самый день он, надравшись, скорчился у бетонной стены ларька со спиртным и навзрыд плакал, не реагируя на мутные вопросы и тычки товарищей по стакану. Плакал, потом что-то кричал, кому-то грозил, кажется… В груди угнездился ком, давящий на душу острыми играми ангинозной боли все чаще просыпающейся стенокардии.
Один раз мимо проехала машина «Скорой» - его же бригада. Он отвернулся, но опоздал – машина остановилась и из нее выскочила Рита. Ильинский убежал, спотыкаясь и падая, расшибая локти и колени. Ее крик «Борис Иванович, миленький, подождите!» долго звенел у него в ушах. Рита не должна его видеть таким… никто не должен.
Увольнение обстряпали быстро, благо уход со смены без уважительной причины сам по себе уже мог послужить для этого поводом. В почтовом ящике Ильинский обнаружил письмо отдела кадров, извещавшее его, что ему необходимо забрать свою трудовую книжку. Долго и сосредоточенно его рвал…
И вот сейчас, после очередного возлияния, он стоял на том же самом месте, с которого сделал попытку начать новую, полную смысла жизнь. Попытка провалилась. Смысл оказался ложным. Людям оказался не нужен врач Ильинский, а алкаш Иваныч их мало интересовал.  
Радом с ним пила компания молодых парней, матом обсуждавшая достоинства и, главным образом, недостатки своих случайных и постоянных подруг. Молодые волки каменных джунглей. Несколько раз они уже порявкивали на собутыльников Ильинского, требуя не галдеть и подвинуться – не потому, что те мешали, а просто так, показать, кто здесь главный. Алкаши были народом опытным и понятливым, по одному тихо исчезали, оставив в итоге бывшего врача в гордом одиночестве, цепляющимся за холодное железо прилавка замерзшими пальцами, над недопитым пластиковым стаканом самогона. Он молчал, изредка икая и поглядывая на догорающий багровый, полный крови закат и почти круглую луну, уже расположившуюся между двумя верхушками кипарисов. Домой идти не хотелось, в пустую остывшую квартиру, полную кислого запаха перегара и немытого тела, навстречу неизбежному похмелью и утренней депрессии.
- Слышь, тебе говорю! – прозвучало рядом и что-то толкнуло Ильинского в плечо. Он повернулся, пытаясь сфокусировать взгляд на нагловатом лице паренька.
- Сигареты, говорю, есть?
- Не… не курю…
- А чё так х…во? – издевательски поинтересовался юнец, явно провоцируя. – Такой большой – и не куришь?
- Пшел в задницу… щенок, - с натугой выговорил врач, отворачиваясь. Луна плыла в темно-синем небе, цепляясь краем за один из кипарисов.
- Чё ты тявкнул, г…дон?
Ильинского отбросило назад, сильно ударив спиной о металлический прилавок ларька. В пояснице пламенем взорвалась боль, и врач, изогнувшись всем телом, рухнул на грязный, залитый пивом, бетон, надрывно застонав. В следующее мгновение от страшного удара онемело левое ухо и щека, а в глазу что-то ярко вспыхнуло и погасло. Ильинский повалился на бок, беспомощно шаря перед собой скрюченными окровавленными пальцами. Пальцы наткнулись на чью-то ногу в джинсах и вцепились в нее.
- Еще трепыхается… ссссука! – с ненавистью прошипела темная фигура. – Руки свои убери, мразь!
Ильинский попытался подняться, но перевернулся, судорожно цепляясь за штанину хулиганья.
- Ах ты, б…дь!
- Э-э, Димон, ты чё творишь?!
Краем глаза врач увидел блеск металла в замахивающейся руке. Хотел заслониться. Но внезапно в пьяном мозгу возникла абсолютно трезвая мысль: «Зачем? Да пошло оно все к черту!».
Глухой удар кастета оборвал ее.

* * *
Гроб был нетяжелым, двое гробовщиков, даже не сильно пыхтя, спускали его на веревках в грязную яму. Пятеро мужиков и две женщины, стоявшие по краям могилы, безучастно смотрели на опускающийся в недра земли деревянный ящик. Они не были родственниками, двое были соседями покойного, которые и взяли на себя расходы на похороны, ибо имели свои виды на освободившуюся комнату в общежитии. Остальных можно было с натяжкой назвать друзьями.
Внезапно над городским кладбищем разнесся длинный воющий звук сирены, к нему присоединился второй, третий, четвертый… Люди подняли головы. На обрыве стояли в ряд десять машин «Скорой помощи» с включенными мигалками, а возле них замерли фигуры людей в зеленой форме, неподвижно стоящих и глядящих вниз.
- Чего это они? – опасливо поинтересовался кладбищенский бомж Леша, на всякий случай отодвигаясь от ямы.
- «Скорая». Своего хоронят. Хороший врач был, - ответил ему Витёк. – Сам его знал, будь земля ему, горемычному, пухом.
Бригады стояли молча, под громкий разноголосый вой сирен, не обращая внимания на недоумевающие взгляды водителей проезжающих мимо машин и посетителей кладбища, на отчаянные вызовы диспетчера по рации и вибрацию лишенных голоса сотовых. Только Рита громко плакала, прижавшись к водителю Саше, механически гладящему ее по голове и угрюмо смотрящему в землю.
«Скорая помощь» прощалась с врачом Ильинским Борисом Ивановичем, получившим свой последний в жизни вызов, при обслуживании которого не бывает задержек.

В кабинете заведующего подстанцией Тарас Осипович, вытирая текущие по морщинистым щекам слезы, пил водку из горла бутылки, с ненавистью глядя на желтую бумагу кляузы, где стояла его собственная виза «Разобрано».

* * *
Сидя в натопленной до духоты комнате, Надежда Кукушкина в третий раз перечитывала полученное по почте письмо:

«Уважаемая Марья Никитична!
В ответ на Ваше письмо (вх. №134 от 01.02.2002 г.) администрация ССМП сообщает следующее:
- факты, приведенные в письме, были в ходе служебного расследования разобраны и признаны соответствующими действительности;
- фельдшер выездной бригады №20 Данилина Р. С. получила выговор за нарушение правил медицинской этики и деонтологии, врач Ильинский Б. И. был уволен 19.02.2002 г. с занимаемой должности.
С уважением,
                        Главный врач ССМП                    
                                                         Кулагин А. М.»
- Вот так, - с удовольствием произнесла Кукушкина, потирая толстые ладони. - Видишь, Машка, как надо?
Ее столь же пухлая дочка, стоящая за спиной, кивнула, потирая виски.
- Не кривись, не кривись, - прикрикнула мать. – О вас, обормотах, забочусь. Вадьке вот жилплощадь выбила, и тебе выбью. Ценили бы!
- Жарко что-то, мама, - произнесла дочка внезапно ослабевшим голосом. – Душно…
- Душно ей, - Кукушкина в четвертый раз принялась читать письмо. – А мне не ду…
Сзади раздался стук упавшего тела.
- Маша!!!
Девочка, издавая длинный мычащий звук, изогнулась на полу, закатив глаза к своду черепа.
- Доча, что с тобой?! Господи, да что же это?!
Тонические судороги сменились клоническими, и Маша заплясала на полу, расшвыривая табуретки. Изо рта у нее полетели брызги кровавой слюны, а носогубный треугольник стал быстро приобретать темно-фиолетовый цвет.
Кукушкина трясущимися руками набрала «03». Трубку сняли сразу.
- «Скорая помощь».
- Девушка, пришлите врача быстрее, моей дочке плохо!! Гагарина, тридцать девять, квартира пять!
- Что случилось?
- Она умирает, что случилось! Живее давайте, у нее лицо синеет! Вы ехать собираетесь или нет?!
- Бригада будет, ждите. Сейчас свободных врачебных бригад нет.
- Так когда?!! – истерично закричала Кукушкина. – Когда вас ждать?!

Действительно, когда?

Олег Врайтов 12.01.2006 г.

Комментарии


Комментировать
Чтобы оставлять комментарии, необходимо войти или зарегистрироваться