Золотое сечение X
Утром Носов принял, как всегда, двадцатую бригаду и к нему села Вилечка Ста-хис. У нее, как у каждого студента-вечерника, был один свободный день, в который она и выходила на дежурство. Теперь они редко совпадали...
Морозов открыл свою - двенадцатую и трудился один... Если все будет нормально и никто из работников не заболеет, в семь Носов откроет вечернюю бригаду, а в одинна-дцать ночи к нему подсядут и Морозов с Вилечкой...
Они встречались почти каждый день. Ходили в кино, гуляли в парке Покровское-Стрешнево, или уезжали в центр и бродили по старой Москве. В четыре Вилечка броса-лась в метро и ехала в институт, а Носов или ехал вместе с ней и ждал ее во дворе пока было тепло, или возвращался домой, если были дела.
Стахис не мешал им, и Носов уже довольно часто бывал у них в гостях... Пили чай с круглым дырявым пирогом с медом, который готовила мама Германа, Ольга Яковлев-на... Носов слушал ее необычный говорок, смотрел, как она всплескивала пухлыми руч-ками, когда рассказывала про своего безвременно ушедшего Изю, про их горькие при-ключения, про маленькие но неизменные радости... Раньше для Носова тема репрессий в России была тайной за семью печатями. Он слышал об этих событиях не больше дру-гих, поэтому для себя решил, не судить о том, чего не знает. Анастасия Георгиевна ни-когда не рассказывала о первом муже. На вопрос Вити, кто это? При разглядывании ее старого фотоальбома с пожелтевшими фотографиями, она отвечала: мой первый муж, он умер. На вопрос же, от чего? Отвечала коротко - сердце.
Исайя Иоахимович более известный, как Исай Ефимович Стахис, дед Вилечки - был известнейшим стоматологом в Виннице, он родился еще в России когда Польша и Винница входили в ее состав, прекрасно знал три иностранных языка: русский, польский и немецкий, но дома любил говорить на идише. “Чтобы не забыть”. Перед самой вой-ной его и Ольгу Яковлевну забрали и он провел на Колыме 15 лет, был реабилитирован в пятидесятых, много разъезжал по стране, и наконец, осел в Москве, защитил сначала кандидатскую, а затем и докторскую диссертации, он достиг должности второго про-фессора кафедры, и умер от острого инфаркта во время лекции, не дожив до рождения внучки несколько месяцев.
Герман Стахис родился в заключении, много болел, чудом остался жив, лишь бла-годаря невероятной энергии и самоотверженности матери. Отца он почти не видел, пер-вые десять лет отец с матерью сидели в разных лагерях, а когда за примерное поведение и ударный труд Исайя получил право на вольное поселение, то быстро приобрел извест-ность, как врач, и его постоянно вызывали к больным в различные поселки обширного Магаданского края. Герман воспитывался в детском доме, через забор от лагеря где си-дела Ольга Яковлевна, и она имела возможность хоть иногда видеться с ним, пока им не разрешили жить всем вместе. После приезда в Москву, Герман выправился, стал зани-маться спортом, ходил в секцию самбо, но, несмотря ни на что, был комиссован, на рентгенограмме обнаружили старый туберкулезный фиброз.
Герман не обиделся на медкомиссию, а, проработав два года санитаром в псих-больнице, с первого раза поступил в мединститут, который через шесть лет закончил, проработал четыре года в маленькой районной больнице в Рязанской области, часто приезжал домой, навещал родителей. И в один из приездов, привез жену Машу, скром-ную русоволосую медсестру с длинной толстой косой... Ольга Яковлевна и Исайя Иоа-химович приняли невестку без скандала, несмотря на то, что мать Герману изредка и намекала, что у нее на примете есть прекрасные девушки из порядочных еврейских се-мей.
Герман женился на русской девушке Маше из древнего села Ласково, которое мно-го старше города Рязани. И Москвы. Сыграли две свадьбы, одну в селе, где все основа-тельно перепились мутным самогоном и дешевой водкой, а Германа чуть не убили ме-стные парни, и в Москве - еврейскую с песнями и плясками, на которой Исай Ефимович наверное в последний раз в жизни, заложив большие пальцы за края жилетки и выписы-вая кренделя ногами, плясал “семь сорок ” под две скрипки и гитару. Каких же взглядов не было вокруг молодоженов? На Машу глядели с стимпатией, вожделением, зави-стью даже неприязнью, но не было среди этих взглядов ни одного мутного, остекленев-шего от сивухи и безнадежно тупого.
Маша рассказывала, что у них в селе с древнейших времен жили знахари-травники и колдуны. Что у нее не было родителей, отец погиб через год после войны, подорвался на мине, когда пахал поле еще до ее рождения, а мать заболела после родов и вскоре умерла. Растила ее бабушка - травница. Учила своей древней науке, говорила, что у Ма-ши божий дар, но та все-таки поехала и поступила в Рязани в мед училище, отучилась, стала медсестрой, а науку бабушки не забывала... Герман потом смеялся, - приворожила русалка! Зельем приворожила! Но любовь была чистой и настоящей.
От этой любви и родилась смуглая, круглолицая и большеглазая девочка, которую после долгих пререканий, как назвать Викой или Леной назвали Виленой, что б без ссо-ры и спора.
Отработав положенные годы, Герман вернулся в Москву окончательно и пошел устраиваться на работу в больницы, однако, где-то его не устраивала зарплата на пред-лагаемой должности, где-то больничное начальство было недовольно фамилией Герма-на, он не нашел ничего, и, придя в Главк, наткнулся на табличку: Отдел ординатуры, ку-да и заглянул. Здесь просмотрели его бумаги, и сказали, что с сентября начнется набор в ординатуру по Скорой помощи... Но для этого надо устроиться работать на скорую...
После семьдесят третьего года, когда объединили скорую и неотложку, обнаружи-лась острая нехватка заведующих подстанциями, и Герману к тому времени уже около пяти лет проработавшему старшим врачом, предложили возглавить новую подстанцию на окраине Москвы. Он подумал и согласился.
Утренние вызовы это остатки ночных. Носов разбирался в тяготивших людей про-блемах, лечил, развозил по больницам, не забывая при этом пообниматься и поцеловать-ся с Вилечкой, которая в машине послушно сидела в салоне в большом удобном кресле, завернувшись в черную суконную шинельку. Носов не пускал ее на переднее место. Она просовывалась в открытое окошко в переборке и тихо мурлыкала ему на ухо, как сытая кошка, просто от чувства полноты жизни. Виктор уже давно познакомил Вилену с ма-мой, раньше , чем сам вошел в семью Стахисов. Анастасия Георгиевна очень приятно встретила Вилену, глядя на изящную девочку, она умилялась и за столом подкладывала ей кусочки пирога или торта. Анастасия Георгиевна была не намного моложе бабушки Вилены, и хотя они были немного знакомы, Вилена воспринимала ее не как маму Вик-тора, а как бабушку. Но особенно радушно Вилену встретила рыжая Динка, она изо всех сил мотала лохматым хвостом и влюбленными глазами смотрела на нее, пока Вилена сидела на кухне, а на ее коленях лежал длинный Динкин нос. Носов говорил строго:
- Что собака делает на кухне? - и Динка, понурив голову и развесив уши, убредала в прихожую, на середине пути останавливалась и оглядывалась: “может, передумали, и я могу вернуться?”, но Виктор строго смотрел на нее и Динка, уходила совсем на коврик в прихожей, там долго крутилась на одном месте и , наконец, с тяжелым вздохом падала всеми мослами на пол. Когда, Носов и Вилена впервые остались вдвоем в квартире Но-сова, Динка с любопытством наблюдала за их поведением, но как только их игры дошли до апогея, она засмущалась и ушла. Больше она ни разу не зашла в комнату, где Виктор был с Виленой.
На подстанции их отношения не были секретом, но работать вместе они могли по-ка не были женаты. Их водитель на дневной бригаде - Толик Садич, давил на педали, крутил баранку и не вмешивался. Ну любовь! Ну и что? Дело молодое... А Носов вона куда махнул, ухаживает за дочкой заведующего.... Ну и пусть. Девочка весьма призыв-ная.
Вечером Носов отсел от Вилечки, открыл ночную бригаду и должен был работать соло до одиннадцати... Носов не расстроился, особо... Но все-таки таскать восьмикило-граммовый ящик маленькой девочке Вилечке... Было в этом что-то несуразное, выходя-щее за рамки нормы... Она ему однажды призналась, что некоторые из водителей ходят с ней, специально, что бы носить эту тяжесть, да и на всякий случай... мало ли что. Про-шло полтора года, срок не малый для фельдшера скорой помощи, и она уже прошла бое-вое крещение: успешно сняла отек легких у дедушки с повторным инфарктом и весьма толково повела себя, когда остановили на улице гаишники при массовой катастрофе - перевернулся автобус с рабочими, к счастью все остались живы, а ушибов, и переломов хватало! Но один случай встал в ее скоропомощной практике на особое место...
Днем она возвращалась из далекой третьей инфекционной больницы по кольцевой. Машин было мало, и дядя Володя (Владимир Михайлович Меринов) летел под сотню, забыв, что ему до пенсии остался всего год. Вдали на дороге поднимался черный дым...
- Горит чего-то, - сказал Меринов, - сейчас подъедем, увидим.
На дорожном кармане горела зеленая армейская ТЗМка (топливо-заправочная ма-шина) и вокруг нее на приличном расстоянии толпился десяток мужиков с маленькими автомобильными огнетушителями в руках. А рядом с кабиной ТЗМ лежал водитель в зеленом бушлате и огненные ручейки медленно охватывали его в пылающее кольцо.
Вилечка выскочила из рафика, следом пыхтел Меринов. Они вклинились в толпу шоферов.
- Что горит? - спросила Вилечка.
- Мазут, остатки... - ответил кто-то из шоферов.
- А что случилось?
- Кто ж знает. Похоже ему заплохело, он стал принимать на обочину, да не рассчи-тал и рубанул цистерной о столб... мы то позже подъехали он уже лежал, а мазут горел...
Водитель ТЗМ лежал неподвижно у левого переднего колеса, а к нему медленно подбирался горящий ручек, полыхало уже под топливным баком...
Шофера толпились, поливали горящий мазут из ручных огнетушителей, базарили:
- Надо бы вытащить мужика-то!
- Да как его вытащишь, вон как горит!
- Сейчас рванет бак, - сказали в толпе,
На Вилечку вдруг что-то нашло, она подбежала к Рафику и, откуда только силы взялись, рывком распахнула вверх заднюю дверь, выдернула с направляющих носилки и в три прыжка доскакала по чистому от огня участку до лежащего на земле водителя го-рящей машины... На этом чистом участке, отрезая обратную дорогу, немедленно образо-валось коптящее озерцо. Ей орали и махали руками, но она, упираясь в колесо ногами, закатила тяжелое непослушное тело на носилки и, повернув их в направлении толпы, где уже бегали со шлангами подъехавшие пожарные, толкнула изо всех сил. Носилки на колесиках благополучно выкатились из огненной стены, мужики приняли их, сорвали горящий бушлат с лежащего водителя, а на Вилечку вдруг обрушились потоки ледяной воды и пены... Ослепленная она побежала в образовавшуюся брешь, ее перехватили, стали укутывать во что-то жесткое, пахнущее хлоркой, она попыталась отбиться, но го-лос дяди Володи говорил укоризненно - успокаивающе:
- Пигалица! Что ж ты делаешь! А если бы рвануло? - начался страшный озноб от холода и страха, пришедшего, потом, после всего и она заревела, уткнувшись в жесткое колючее одеяло с носилок... В этот момент раздался взрыв, ТЗМ запылала веселее...
Не приходящего в сознание водителя забрала другая бригада, подъехавшая вместе с пожарниками...
Она заехала домой переодеться, а на подстанции получила мощнейший выговор от отца, который устроил ей выволочку сначала, как отец, а затем и как зав. подстанци-ей... Сгоряча хотел ее даже снять с линии, но она упрямо мотала головой и повторяла: "я не уйду...". А потом Носов, которому все рассказали водители, и диспетчера, молча су-нул ей на кухне огромную кружку горячего чая с коньяком... и сказал тихо:
- Ты молодец... Но больше не делай так, я прошу.
Она смотрела на него глазами полными слез и даже мелкие бусинки повисли на ресницах.
- Он же мог погибнуть... - пробурчала она, хлюпнув носом, в кружку.
- Могла погибнуть ты, - сказал Носов, - а для меня это важнее... Ты прости меня, но когда ты его укладывала на носилки, он уже был мертв...
Вилечка побледнела...
- Как же так?...
- Он умер, еще когда вываливался из машины, - сказал Носов, вздохнув, - наверное острая сердечная недостаточность. Хорошо, хоть остановиться успел...
- Откуда ты знаешь? - недоверчиво спросила Вилечка.
- Звонил диспетчеру на Центр, - ответил Носов, - готовься, вынесут благодарность за героизм на пожаре... А я просто запросил, куда повезли его, и мне сказали - 2-й су-дебный морг...
- Ну и что! - упрямо сказала она. Слезы вдруг высохли - мне некогда было его ос-матривать. Ну неужели ты думаешь, что все это имеет какое-то значение...
Да, думал Носов, и теплое чувство нежности разливалось в груди, не имеет это ни-какого значения. На том стоим...
- А благодарность... Знаешь, мне не нужно никаких благодарностей, - тихо сказала Вилечка, - Ты-то ведь понимаешь, что ни о каких благодарностях в этот момент не ду-маешь...
Носов привлек ее к себе, погладил по темной гривастой головке и заглянув в ог-ромные затуманенные глазищи, поцеловал.
-Конечно, понимаю, малыш.
В этот момент диспетчера, которым стало скучно, прохрипев и прокашляв селек-тор, объявили:
- Доктор Носов! У вас вызов... Тринадцатая бригада!
Носов отобрал у Вилечки остатки остывшего чая и, сделав мощный глоток, заша-гал к диспетчерской.
Вилечке и в самом деле через два дня на утренней конференции Стахис лично за-читал благодарность от начальника пожарного управления Москвы. Ее поздравляли, шутили, что положена медаль "За отвагу" Но многие, все-таки, сошлись на том, что только такие пионерки могут кинуться в огонь очертя голову. А Меринов чертыхался и штопал прогоревшие носилки суровыми нитками...
В одиннадцать Морозов сдал дневную бригаду и запрыгнул к Носову, который по-лучил вызов "плохо с сердцем". И они укатили, не дожидаясь, пока Вилечка передаст бригаду другому составу. Пусть посидит, поужинает...
Водителем у них был Рифат Сагидулин, маленький татарин, причем почему-то со-вершенно не похожий на татарина, только иногда, когда у него было хорошее настрое-ние, он раздвигал в разные стороны высокие скулы, щурил глаза и говорил, изображая чукчу: "Моя понимай, начальник. Баранка крути, Дорога ехай... Какая такая магазин? Не положено!" и поднимал палец. Но это все шутки. Рифат учился на юридическом факуль-тете заочно и уже перешел на 4-й курс, а к учебе относился очень серьезно, Носов еще ни разу не видел его, возвращаясь с вызова в машину, не читающим учебник или кон-спекты...
На вызове все оказалось очень серьезно. Сорокапятилетний мужчина, держась ле-вой рукой за грудь, сжимал в правой телефонную трубку, но сил положить ее уже не имел. Дверь он открыл еще до того, как дозвонился до "скорой"... Видно понимал, что дело плохо... Они сразу разложили его на полу и, встав на колени вокруг, занялись каж-дый своим делом: Носов раскручивал провода кардиографа, а Морозов набирал нарко-тики и собирал капельницу. Уже через пять минут на кардиограмме нарисовался здоро-венный инфаркт, и Носов, перехватив у Морозова флакон с раствором, скомандовал:
- Иди за носилками!
Володя послушно отдал капельницу доктору, который добровольно встал вместо штатива, и побежал к лифту. В квартире больше никого не было, видно мужчина жил один.
Рифат занес носилки в комнату, решительно отодвинул к стене стол, и установил их рядом с лежащим на полу мужчиной. У того уже порозовели губы, и он даже пытался улыбнуться... "Все нормально, ребята! Мне уже лучше". Они втроем, аккуратно подхва-тили его и уложили на носилки, после чего понесли к лифту... Рифат шел сзади а Носов с Морозовым, ухватив по ручке, впереди. Кое как занеся носилки в грузовой лифт, они спустились на первый этаж... Носов продолжал держать капельницу и они сели в салон вместе. Рифат включил им большой свет, Морозов подвесил флакон к специальному держателю. Неслись в ближайшую больницу.
Они успели. В машине мужчина попытался еще раз потерять сознание от пробуж-дающейся боли в груди, но Носов решительно пресек эту попытку - ввел кубик морфина. Больного приняли в кардиореанимации, деловито разглядели пленку, покачивая голова-ми "большой, большой"... Увезли в палату, обклеили датчиками, повесили новые ка-пельницы... И, как всякий раз, Носов выдохнул напряжение....
В начале первого они выехали из больницы на подстанцию. Еще когда Виктор по-лучал вызов, в одиннадцать, Вилечка поймала его в раздевалке (Носов доставал из за-начки последнюю пачку "Явы") и, как только он повернулся к ней, прыгнула и прижа-лась к нему всем телом, обхватив руками и ногами, как обезьянка. Она посопела ему в ухо и прошептала:
- Уже две недели и ничего...
Носов сперва не понял.
- Как это две недели, а вчера? - потом до него стало доходить, но он спросил на всякий случай, - Чего - ничего?
Вилечка покрутила глазищами, объясняя бестолковому доктору "Чего - ничего".
- Да, - сказал Носов, - здорово. - Он проговорил это без эмоций, в нем боролись сразу два чувства и радости и тревоги... Жизнь делала крутой поворот.
Вилечка почесала нос об щетинистую щеку Виктора и спросила спокойно, будто ничего не произошло:
- Что делать будем?
Носов прокашлялся в уме, и сказал:
- Пока не знаю, надо подумать... У нас ведь есть время?
- Есть, - кивнула Вилечка и прижалась еще крепче.
Носов поцеловал ее и, взяв под мышки, приподнял, как ребенка.
- Давай, я сейчас съезжу на вызов, пока подумаю, а ты тоже подумай, как нам лега-лизоваться?
Вилечка встала на ноги и спросила:
- В каком смысле?
Носов ее не отпускал.
- Ну, ведь рано или поздно нам бы пришлось перейти на легальное положение, расписываясь или нет... А жить, я думаю, можем у нас...
Вилечка вскинулась.
- А у нас, что нельзя? У нас трехкомнатная, можно и у нас!
- Ну конечно! - Виктор ее еще раз поцеловал, - только надо все спокойно взвесить... Прости, но я должен ехать... Ты посиди пока, подумай... И я тоже подумаю, потом обсу-дим спокойно, - говорил он уже на ходу, пятясь задом к двери...
И вот, возвращаясь на подстанцию за ненаглядной, он думал... Видимо, как они ни подгадывали, как ни пытались избежать нежелательного, природу не обманешь... Только бы эта дурындочка не решилась на прерывание, а то сейчас подружки насоветуют... Ма-точные стимуляторы достать не проблема... Потом расхлебывай... С другой стороны, как Герман отреагирует? Вряд ли будет прыгать от радости, да и Мария Ивановна его...
Мария Ивановна, Маша - красавица, годы ее не меняли, да и нечего там было ме-нять, ведь ей только-только минуло сорок... А к Носову она относилась с какой-то стран-ностью... Вроде и симпатизировала, но в тоже время всякий раз намекала Вилечке, что с Носовым ей лучше дела не иметь... И Виктор поначалу записал ее в махровые интриган-ки... Однако, однажды, Мария Ивановна, кажется во второй его приход к Стахисам, уло-вив момент, осталась с Виктором с глазу на глаз. Она взяла его за руку, и так поглядела на него, что Носов встревожился, уж не страсть ли вспыхнула, Она ведь всего на десять лет старше, как он и Вилена... Однако Мария Ивановна очень грустно поглядела на него и сказала тихим грудным голосом:
- Вы хороший человек, Витя, и мне симпатичны. Но, поверьте, не выйдет ничего хорошего у вас с Виленой.
Носов не ожидал. Будто что-то оторвалось внутри. Во рту вдруг пересохло и язык не шевелился. Он ничего не мог сказать, потом выдавил:
- Почему это? - Рядом с Марьей Ивановной, он чувствовал себя пацаном, мальчиш-кой, ровесником ее дочери. - Слишком стар?
- Ну если вам, Витя, такое объяснение подходит, считайте, что да, меня беспокоит разница в возрасте. - Мария Ивановна на секунду отвела глаза, и Носов встревожился не на шутку. Он вдруг почувствовал, что она что-то не договаривает. А потом разозлился:
- Я не мальчик, Мария Ивановна, да и Вилена не ребенок, я ее люблю, серьезно и честно. Это не флирт, верите вы или нет. И мне жаль, что вы так думаете. У Вилены, может и первая любовь, не знаю. По идее этот возраст должен был бы уже пройти. А у меня, поверьте, не первая, и я очень хорошо понимаю, где симпатии, а где настоящее чувство. Не стану ни клясться, ни божиться, это все глупо, но я ее люблю по-настоящему. И плевать я хотел на эту разницу, как и Вилена!
Мария Ивановна вздохнула, и ответила:
- Ну что ж, все в вашей воле.
Во всей этой беседе, было что-то странное. Никак не вязались горькие и неспра-ведливые слова с голосом и видом Маши, но Носов ничего не замечал. От обиды ему не хотелось даже смотреть на нее. А потом все было очень мило и пристойно. И ни разу больше Мария Ивановна ни с Виленой, ни с Виктором, ни с Германом не завела разго-вора о несовместимости своей дочери и Носова.
После этого странного разговора Носов ходил оглушенный, настолько он поверил в ее слова, но было уже все равно. Он любил, любил нежно и глубоко... И, в конце кон-цов, это странное пророчество и разговор, ушли в глубины памяти...
Рифат ехал не спеша, время от времени осматривая переулки мимо которых они проезжали, не подкарауливает ли какая-нибудь бригада, что б сесть "на хвост"? Морозов как всегда дремал в кресле. В салоне было тепло, Рифат за печкой следил.
Носов сказал совершенно спокойно:
- Да куда он едет?
Рифат начал поворачивать голову направо и в этот момент страшный удар бук-вально вышвырнул его через открывшуюся дверь на дорогу. Рифат прокатился по инер-ции и завозился в грязи, пытаясь встать. Смявшийся, словно был из бумаги, рафик дви-гался боком мимо и ударившись о столб стал сгибаться вокруг него. Над Рафиком вы-ползла уродливая зеленая морда ЗИЛА 131 с решетчатыми фарами. Рифат вскочил не чувствуя боли и рванулся к Рафику, но ноги вдруг стали отказывать... К нему подбежали, помогли подняться, Рифат ничего не понимая, рвался к скорой, и когда, наконец обнял ее, опираясь руками о капот истерзанной машины, увидел... Но сил уже не было понять.
- Посмотрите в салон, - прохрипел он, и тут увидел потоки из под огромного зилов-ского бампера. Кровь стекала на дорогу и смешивалась с пылью, скатывалась в комки и отблескивала в фонарном свете красноватой чернотой...
- Мне надо на подстанцию, - сказал он. Прохромал к ближайшим Жигулям, встав-шим у обочины и, повернувшись к набиравшимся свидетелям катастрофы, сказал снова, - Мне надо на подстанцию, тут рядом, отвезите...
Вилечка бродила по коридору на первом этаже, она уже перечитала все объявле-ния, еще раз повторила инструкцию по кодированию карточки, выпила весь чай и ждала, ждала...
Вдруг хлопнула наружная дверь, и в холл вошел, опираясь на какого-то посторон-него мужчину, серый и грязный Рифат Сагидулин. Вилечка рванулась к нему:
- Что случилось?!
Но Рифат молча ее оттолкнул и, зайдя в диспетчерскую, закрыл собой дверь изнут-ри.
- Ребята погибли, - тихо сказал он. - У стадиона.
- КАК!?
- ЗИЛ... в лепешку..., - он вдруг побелел и начал оседать на пол.
Диспетчера засуетились, вызвали по селектору старшего врача. Тот отодвинул Ви-лечку, что скреблась у двери и быстро осмотрев, лежащего без сознания Рифата, сказал:
- Четыре ребра, Коленная чашечка и мощное сотрясение... Похоже шок, торпидная фаза. Вызывай восьмерку. Они здесь?
До Вилечки вдруг начал доходить смысл происходящего, она ворвалась в диспет-черскую и закричала:
- Где?!
Одна из диспетчеров, дозваниваясь заведующему домой, сказала:
- У стадиона.
Рифата уже уносили в машину... После наркотиков он стал приходить в себя, но вдруг заплакал, глядя на Вилечку... Она спросила:
- Что с ними, Риф?
А он что-то зашептал по-татарски и закрыл глаза...
Около изуродованного Рафика и нависшего над ним ЗИЛа первым остановилась бригада Сашки Костина и Марины Золочевской. Сашка выскочил из кабины, с одного взгляда, поняв, что в носовском Рафике все кончено, подбежал к ЗИЛу и стал вырывать из-за руля мертвецки пьяного водителя. Тот спал, положив голову на руль... Похоже он даже не заметил аварии. Сашка выволок кульком мужика в черном промасленном ком-бинезоне, достал из кармана флакон с нашатырем и сорвав с головы пьяного вязанную шапочку, обильно смочил ее, а потом натянул прямо на слюнявую раскисшую рожу.
Марина обошла изувеченный рафик и попыталась открыть вколоченную переднюю дверь... Она видела через разбитое стекло белое без кровинки и совершенно спокойное лицо Носова...
Костин дождался, пока пьяный начал судорожно стаскивать шапочку, помог снять и, поставив стоять, с ненавистью глядя в белые пустые глаза, врезал в челюсть. Пьяный упал. Сашку вдруг схватили за руки, он оглянулся и увидел милиционера, тот сказал:
- Не надо... Все равно не поймет...
Костин дернулся и заорал:
- Из-за этого гада, ребята погибли! Ты понимаешь, он убил их!
- Все равно. - Сказал милиционер, - он узнает... завтра. Но бить не надо. Во всяком случае здесь и сейчас... - добавил он тихо.
Милиционер отпустил Сашкины руки и, подхватив пьяного, потащил к машине ГАИ, засунул на заднее сиденье.
Подъехал на стареньком москвиче внезапно разбуженный Герман Стахис. Мили-ционеры отогнали ЗИЛ, а водители скорой (все проезжающие мимо бригады останавли-вались) с монтировками пытались открыть заклиненные двери. Наконец их вытащили, положили на подставленные носилки. Герман смотрел на то, что осталось, и ком в горле мешал ему отвечать на вопросы. Он махнул рукой, "увозите"
Когда два РАФа скрылись за поворотом, к месту аварии пешком пришла Вилечка и, увидев искореженный рафик, подошла к отцу, как сомнамбула, и спросила:
- Они умерли? Оба?
Герман прижал ее к груди и, преодолевая ком в горле, сказал хрипло:
- Оба.
Он отвез ее на подстанцию, привел в свой кабинет, вытащил из тумбочки стола по-чатую бутылку армянского коньяка и, плеснув полстакана, выпил не поморщившись, по-том на треть налил еще и протянул Вилечке:
- На, выпей. - Она покрутила головой, и хлюпнула носом. - Выпей, так надо.
Он спустился в диспетчерскую и сказал:
- Дайте мне их координаты. Надеюсь, вы еще не звонили?
Диспетчера дружно подтвердили, что они никому не звонили. Герман взял бумаж-ку с записанными на ней адресами и телефонами Носова и Морозова.
Когда вернулся, в свой кабинет, оказалось Вилечка выпила коньяк и, забившись в уголок дивана, плакала... Он хотел подойти к ней... но передумал, и сел за стол, положив голову на руки...
Утром в кабинет зашел старший врач. Вилену ночью отвезли домой.
- На конференцию идете?
Герман махнул рукой.
- Проведи сам, мне не до того... - и показал на лежащую перед ним бумажку с те-лефонами, - надо позвонить...
Старший понимающе кивнул, это проблема.
В конференц-зале висела мрачная тишина, сотрудники тихо переговаривались, об-суждали ночное событие. Старший врач, вышел за трибуну и сказал:
- Вы все знаете, что случилось... Погибли: врач Виктор Васильевич Носов и фельдшер Владимир Владимирович Морозов. Вместо разбитой машины придет резерв. Все подробности - завтра. А сегодня давайте работать.
И ушел из зала.
Их хоронила вся Московская Скорая, так рядышком и положили. Все было и речи, и памятник, и ограда... Кто-то вспомнил, что такое бывает очень уж часто, почти каждый год... А проезжая мимо того места, каждый водитель скорой сигналил, отдавая малень-кий долг памяти отличным ребятам.
Наш путь не отмечен... Но помните нас!